Маргиналии средневекового искусства: эссе об истории и культуре - Майкл Камил

Илл. 66. Текст Beatus Vir взламывает границы. Часослов Святого Омера. Британская библиотека, Лондон

Тем не менее, хотя на полях Псалтири Латтрелла и других английских готических рукописей можно усмотреть отражение богатства и превосходства заказчиков над их слугами, культура сэра Джеффри и культура его крестьян не противоречили друг другу. Тот факт, что он мог не только ощущать сопричастность их народной культуре, но даже присваивать ее в собственных целях, очевиден на примере знаменитых маргинальных монстров в этой книге. Они отражают народные игрища и «праздники конька» – ритуалы сбора урожая, которые исполнялись самими жителями деревни, все чаще и для помещика, в важные церковные праздники и другие праздничные дни. На странице, где вверх по левому полю везут урожай (илл. 62), получеловек-полулошадь – гротескная фигура с головой быка – вызывает в памяти не только тяжелую долю крестьянина, «запряженного, как бык, в ярмо», но также и пантомиму, во время которой сельские жители надевали маски животных и выступали перед своим господином.

Тем, кто стремится найти в маргиналиях чистый мир «фольклора» и «народной культуры», следует помнить, что эти произведения искусства не создавались крестьянами или для крестьян. Те немногие проблески народной жизни, которые видны нам, как, например, в Псалтири Латтрелла или романе об Александре, просвечивают через призму аристократического восприятия. Сельская пантомима на полях последнего, с людьми в масках животных, является редким и ценным изображением таких празднеств «народа», но она присутствует только как антимодель более куртуазного танца господ с дамами на миниатюре в рамке выше (илл. 67).

Илл. 67. Танец придворных, танец ряженых крестьян. «Роман об Александре». Бодлианская библиотека, Оксфорд

Художники, рисовавшие эти изображения, порой были слугами в дворянской свите, но и профессиональные иллюминаторы стояли ниже на социальной лестнице, чем те, на кого они работали. Мог ли слуга подшучивать в маргиналиях над своим господином так же, как латинский баснописец Федр, широко читаемый в Средние века?

Теперь – откуда род явился басенный.

Скажу я кратко. Угнетенность рабская,

Не смевшая сказать того, что хочется,

Все чувства изливала в этих басенках,

Где были ей защитою смех и выдумки [157].

Роль Англии в развитии басни хорошо известна. Модель придворной культуры, отразившаяся в легендах о короле Артуре, берет свое начало в Англии XII века, при дворе Генриха II, где Мария Французская написала свои «Басни», в которых на учтивом французском языке излагались истории, рассказанные неграмотными людьми. Хотя старая идея о том, что готическая иллюстрация на полях была английским изобретением, не подтверждается, роль англо-нормандской придворной культуры в создании новых дискурсивных стратегий бесспорна. Если мы хотим проследить «великую традицию» английских маргинальных образов, приведшую к Псалтирям Ормсби и Латтрелла XIV века, нам следует начать с краев самого великолепного из всех светских нарративов Средневековья, который разворачивается подобно эпическому повествованию в грандиозных полотняных laisses («строфах»), – гобелена из Байе. Здесь комментарий к историческим событиям представлен сюжетами о животных, часть из которых позже будет задействована у Марии Французской. По убедительному предположению Давида Бернстайна, они представляют собой субверсивные комментарии к историческому действу, разворачивающемуся наверху и внизу [158]. Здесь присутствует несколько довольно дерзких маргиналий, как в сцене, где предателя Гарольда ведут к Вильгельму, герцогу Нормандии (илл. 68). Под фигурой конного Гарольда, который изображен держащим вожжи в правой руке, с ястребом на запястье, вышит мужчина с огромным эрегированным членом, раскрывающий объятия женщине, которая стыдливо прикрывает свои гениталии. Привлекает ли эта совершенно голая и некуртуазная пара внимание к постыдному предательству, которое вот-вот совершит Гарольд? Или здесь проводится аналогия между женским телом и ловушкой, в которую он собирается попасть?

Илл. 68. Ги приводит Гарольда к герцогу Вильгельму Нормандскому; на краю пара собирается совокупляться. Гобелен из Байё. Музей гобелена, Байё

Вышивальщицы, трудившиеся над различными частями тел этой корчащейся парочки, вероятно, следовали предоставленным им мужским эскизам, а не придумывали узоры для краев столь важной исторической сцены самостоятельно.

Это поднимает важный вопрос гендера. Поля, как мы часто видели, репрезентируют вещи, исключенные из официального дискурса. «Официальные» образы двора в миниатюрах, изделиях из слоновой кости, гобеленах и скульптурах возносят женщин на пьедестал как желанных дам куртуазной любви. То, как они изображены на полях, на первый взгляд освобождает их от этой пассивной живописной роли куклы или иконы, но это тоже иллюзия. Инверсия и высвобождение лиминальности работает только для тех, кто у власти, для тех, кто поддерживает статус-кво и что-то ставит на карту, сопротивляясь переменам. Кэролайн Байнум, не соглашаясь с понятием «лиминальности» Виктора Тёрнера, утверждает, что ритуальные инверсии практически недоступны женщинам и что «женщины полностью лиминальны только для мужчин» [159]. Маргиналии не становятся местом освобождения для средневековых женщин, как предполагает Филипп Вердье [160]. Это изображения, сделанные по большей части мужчинами и для мужчин. Заставляют ли дам на краях страниц созерцать бесконечные игры мужской доблести, сталкивают ли их с мужчинами в брачных состязаниях, дают ли им преимущество в популярном маргинальном образе Филлиды верхом на Аристотеле или превращают их в роскошных сирен, бросающих свои прялки, чтобы резвиться с любым встречным мужчиной, – женщины, несомненно, являются жертвами глубокой мизогинии средневекового маргинального искусства, которое запирает их в угнетающих симуляциях их социального положения. Хотя в Библии, Псалтирях и часословах это вполне ожидаемо, поскольку католическое богословие рассматривало женские тела как порочные, женщины также очерняются на полях рыцарских романов, в которых они, как принято думать, играют другую, более положительную роль. Мы снова вынуждены признать пересечения и преемственность в культурных практиках и пространствах, которые мы склонны разделять, и видеть, насколько красноречива периферия дискурса, – и это всегда возвращает нас к порядкам центра, где женщинам, как и крестьянам, слугам и другим подчиненным группам в конце концов приходится есть дерьмо.

Глава 5. Маргиналии в городах

Он видел город дивный сей,

Его прекраснейших людей

И лавки денежных менял

С сребром и златом созерцал,

И любовался площадями,

Заполненными мастерами,

Где каждый занят был трудом,

Своим привычным ремеслом:

Тот шлемы делал, тот – кольчуги,

Тот – седла, сбруи и подпруги,

Тот – шпоры, тот – гербы, тот – дроты;

Велись кузнечные работы —

Ковались добрые мечи.

Здесь сукновалы и ткачи,

Красильщики и стригали