Записки москвича - Дмитрий Владимирович Кошлаков-Крестовский

А иной раз, замедляя ход, останавливаешься, но уже не встречаешь там того, зачем выходил. Тебя или перестали ждать, или попросту позабыли.

Но дорога бежит и бежит вперёд. Уже новые станции, которые мелькали раньше, пробегали мимо, не замечая тебя, или ты не замечал, встречают тебя так же радостно и тепло. И ты рад новым встречам и ощущениям. Они дают силы двигаться вперёд. Но…

Но вспоминая те, старые, добрые, переносясь в воспоминания, нет-нет, да и взгрустнёшь, ведь часть тебя, часть твоей души оставлена там навсегда…

Обоняние

Пролетая мимо станций и полустанков, он любил вдыхать запахи. Каждый свой. Неповторимый. Он даже любил выходить специально, чтобы насладиться любимыми ароматами. Так сложилось, что они часто переезжали, от одной бабушки к другой. И каждый раз он окунался в водовороты неповторимых запахов пирожков, старого дома, лифта с большой красной кнопкой вызова, двора, стадиона. Он даже полюбил эти дополнительные занятия английским два раза в неделю, так не вовремя отвлекающие его от игры во дворе. Потому что в той квартире дурманяще пахло свежесваренным кофе и иностранными сигаретами…

Письмо

Давно уже он перестал, как, собственно, и многие другие, заглядывать в почтовый ящик в надежде получить письмо. Кроме счетов за квартиру, телефон и электричество, ничего занимающего его внимание там не было уже… да и не упомнить, когда было. Письма стали приходить уже по другой почте – электронной, зачастую обезличено-этичные, подписанные неизменным «С уважением…».

Он так, машинально, открывал маленькую зелёную дверцу два раза в день, выходя из дома и возвращаясь, пальцами поворачивая замок, поставленный несколько лет назад. А иной раз, неудобно выгнув шею, заглядывал в узкую щёлочку поверх дверцы. Он так же делал и в детстве, прочитав впервые о приключениях сообразительной девчушки, ожидая увидеть там маленький сосудик с надписью: «Выпей меня».

Это раньше, приходя домой, он открывал ящик и доставал свежую, пахнущую краской «Вечёрку», и пока разогревался ужин, устраивался на своём любимом диване, положив под голову большущую диванную подушку, набитую конским волосом. Подушка была неудобная и жёсткая, но, во-первых, другой не было, а, во-вторых, она ему напоминала о безмятежном детстве, когда устраивались подушечные бои и его «орудие» было самым-самым.

Вот и сегодня, как всегда, открыл, достал счета, снял обувь в коридоре и, вымыв руки и крикнув жене, копошащейся на кухне: «Я дома!», отправился на любимый диван. Газету он заготовил по дороге домой. Ему особо не было интересно читать об изменениях в министерстве связи или о нововведениях в покрытии тротуаров – печатная пресса уже давно отстала от новостей, которые публиковала всемирная паутина. Но, традиция есть традиция. Газета, счета… Письмо?! Ему. Немого волнуясь, он разорвал конверт с торца, что очень не любил и даже раздражался от такого вскрытия запечатанной корреспонденции. «Уважаемый…, приглашаем Вас на вручение…» Из кухни потянуло вкусным ароматом скорого ужина…

Белая рубашка его была выглажена безупречно, как он любил. Этот период в своей жизни он называл безкостюмочным. Да и сегодня, тёплым весенним вечером, можно было обойтись без пиджака. Он мог иногда нацепить на себя любимый итальянский галстук, но не более. Итак, последний взмах обувной щётки, последний взгляд в зеркало и можно выходить.

В этом зале он бывал не раз, но всё больше слушал музыку. Поговаривали, что его скоро закроют, а гостиницу снесут. Но сегодня, сияя огнями, он принимал его, раскрыв свои объятия-двери нараспашку. Известные писатели и поэты небольшими кучками толпились в фойе и что-то обсуждали. Он время от времени тряс головой, не веря в то, что он здесь, среди них. Но вот пригласили всех в зал. Мягкое кресло обволокло его, и он старался не дышать, вслушиваясь в фамилии победителей. Всё ближе и ближе его номинация. Нет, он не волнуется, только ладони его мокрые и платок уже второй. Нет, волнения нет. Просто душновато. Третье место, второе, первое… «Лауреата Гран-При мы объявим после перерыва», – прозвучало со сцены.

Больше ждать он не мог и покрыл расстояние от своего места до стойки буфета в несколько семимильных шагов. «200 “Ани” и бутерброд с красной рыбой». Залпом, не обращая внимания на осуждающие и понимающие взгляды «коллег». Отпустило. Выдохнул. «Наше жюри Гран-При присуждает…» Он не верил своим ушам, покрасневшим вмиг от смущения. Да и сам он стал похож на рака, только что сваренного в немного подсоленной воде. Спотыкаясь, в тумане поднялся на сцену. Грамота, рукопожатие… Но что-то не отпускает его. Председатель, он же известный режиссёр театра у одних из московских ворот, трясёт его руку, не переставая, когда же он уймётся наконец?!

– Вставай, ну вставай же, – теребила его руку жена. – Ужин уже давно на столе!

Плащ старого швейцара

Всё что его окружало и окружает, он зачастую сравнивал с музыкой. Иногда со словами, иногда без. Козырьки над московскими подъездами – это отдельная песня. Песня мелодичная, тёплая и красивая. Визитная карточка каждого входа в дом. Парадного или чёрного. Побитые сверху сбрасываемыми глыбами льда, разъетые иной раз ржавчиной так, что непонятно, как вообще держатся. Их пытались сохранять, оставляя слой за слоем краску, как культурные слои земли. Меняли искорёженную жесть на новую, как бы одевая в новую одежду.

Их кованые завитушки рассказывали о хозяевах дома. Одни, следуя моде, украшались неведомыми ранее модерновыми линиями. Другие, по старинке, цветами и лианами. Третьи, геометрическими фигурами. Но не было одинаковых. Как не было одинаковых домов.

Ветшают дома, осыпаясь штукатуркой на тротуар. Но козырьки, как старые швейцары, из последних сил стоят у одним им доверенным входах.

Привет, крокодил!

Маленького его стригла мама, прорезая с каждым годом всё большую дырку в газете, накинутой на его плечики для сбора лёгких, как пылинки, белокурых волосёнок. Он не очень любил эту процедуру, потому что приходилось сидеть и не ёрзать на табуретке довольно долго – минут десть, а то и все пятнадцать. Но он смирялся и терпел, сдувая, попадающие ему на губы редкие волосы.

Но вот наступил тот день, когда он начал познавать взрослую жизнь. Прохладный конец последнего дошкольного августа. Суматоха. Форма. Ранец. Тетрадки. Он не успевал следить за картинками, так быстро и часто меняющимися в окне троллейбуса или автобуса, неуклюже переваливающихся от тротуара к тротуару.

Сразу после завтрака, взявшись за руки, они вышли из дома. Солнышко светило, но уже слабо грело. От этого было немного торжественно, но и тревожно. Вроде бы