Записки москвича - Дмитрий Владимирович Кошлаков-Крестовский

лезли в его умную голову. Свидание! Впервые девушка ему назначила свидание. Да, собственно, самих свиданий в его жизни было не так много. Не мог Геннадий Андреевич похвастаться большим опытом общения с девушками. Он стал загибать пальцы… восемь, девять, десять. Все пальцы на обеих руках были загнуты. Свидания кончились. Мама часто охала и говорила, что не дождётся внуков, папа молчал, а бабушка, пока была жива, ругала его за нерешительность, сравнивая его с Иваном Кузьмичом Подколесиным. Он и в самом деле был немного на него похож – инертный и инфантильный, норовивший время от времени вылезти в окно и не обязательно в шляпе.

Сегодня была среда. Значит у него в запасе два дня. Геннадий Андреевич любил всё планировать заранее. Жить по плану его научила бабушка. И он настолько привык к такой жизни, что, когда какой-нибудь пункт из его плана срывался, он выпадал из жизни. Грядущее событие никак не могло сорваться из-за неправильно составленного плана. Выйдя из своего НИИ, как всегда еле удержав массивную дубовую столетнюю дверь, он пошёл по привычно-выстроенному маршруту домой. Обычно он смотрел вокруг себя, часто натыкаясь на идущих навстречу, примечая незначительные изменения и оставляя их в своей памяти. Сегодня же он был погружён полностью в свои мысли, не замечая ничего и никого вокруг. Вот он спустился в многолюдный подземный переход, продираясь сквозь спешащих горожан, как продирался летом в лесу, заплутав и попав в молодняк берёзового леса. Выскочив наверх, он поднял голову и, стараясь поймать лучик заходящего солнца, прищурился. Свежий раннезимний ветерок легонько шлёпнул его по щеке морозцем, на секунду-другую приведя его в чувство. Арбатская. Впечатывая свои большие шаги в морозный асфальт, он приближался к своей комнате. В ней и только в ней Геннадий Андреевич чувствовал себя совершенно защищенным и неуязвимым. Как большая черепаха внутри своего панциря.

Вот и дом. Дверь, покрашенная серой масляной краской, невыносимо скрипела, когда её открывали. Геннадию Андреевичу казалось, что это не скрип. Это невидимый старый швейцар здоровался или прощался с ним. И он, тихо, под нос, как ему казалось, произносил приветственные слова, неизменно добавляя – старина. Со стороны это казалось немного странно, особенно соседской шестилетней Марусе. Она, раз услышав шёпот Геннадия Андреевича, потом всегда старалась специально столкнуться с ним в дверях, хихикая над его странностью. Он стал это замечать и, увидев её веснушки, нарочито на полтона увеличивал звук своего голоса.

Широкая парадная лестница уносила его вверх. Лестница вилась как питон, зажимая внутри себя свою добычу – лифт. Два, четыре, шесть – привычно чрез две ступеньки скакал Геннадий Андреевич. Второй этаж. Два, четыре… Ещё немного и дома. Дома. Скорее бы.

Дверь, упирающаяся в четырёхметровый потолок, была закрыта на все четыре замка. Значит, соседи ещё не вернулись с работы, и он какое-то время сможет насладиться одиночеством. Забавно, но каждый из четырёх жителей его квартиры врезал свой замок в дверь. Но зато, приходя домой и открывая дверь, можно было безошибочно узнать, кто из соседей уже пришёл с работы.

Дом его встретил непривычной тишиной. Такой звенящей, даже пугающей. Неживой. Такая бывала иногда летом, когда кто-то был в отпуске, а кто-то просто переезжал жить на дачу. «Ррррр», – всхрапнув, проснулся один из четырёх холодильников. «Рррр», – вторил ему второй, устраивая перекличку. Нет, всё хорошо. Дом живёт, а он живёт в этом доме.

Геннадий Андреевич любил быть дома. Один. Он любил скучать дома. Чуть только он освобождался на работе или в гостях были подняты все официальные тосты, он начинал собираться восвояси. Все уже привыкли к этому и не старались его удержать, вызывая недовольство Геннадия Андреевича.

По заведённому им распорядку, вымыв руки, налил и поставил чайник. В ожидании пронзительного свистка, он уселся на табуретку посредине большой общей кухни. Немного покачиваясь, он вспоминал, улыбаясь и хмурясь, как познакомился с ней. Светлана была немного младше. Улыбалась она очень открыто и лучезарно, немного сморщивая красивый носик. С этой улыбкой он просыпался и засыпал вот уже три месяца…

Когда не стало бабушки, комната опустела. Цветы, стоявшие на широких каменных подоконниках двух больших окон его комнаты, выходящих в переулок, стали чахнуть. Как он не пытался их спасти, без хозяйки жить они отказывались. И, в конце концов, остался только один столетник. Всё детство он присматривал за здоровьем Геннадия Андреевича. Лечил его своим соком, «капая» в нос при насморке. А когда большая заноза от старых перил лестницы в подъезде попала ему под ноготь, привязанный на ночь, он буквально вытянул её оттуда. Столетник остался присматривать за Геннадием Андреевичем.

Но всё здесь дышало самым верным другом Геннадия Андреевича. По сути, бабушка его и воспитала. Родители, часто пропадавшие на работе, со временем попросту разучились с ним общаться. Потом он стал расти и доверить себя мог только проверенному другу. Бабушка знала о нём всё. И ему было спокойно, положив голову на её колени, рассказывать, как Сашка пнул его в раздевалке, а Мария Ивановна похвалила за блестяще рассказанное стихотворение. Когда Геннадий Андреевич впервые влюбился, прибежав из школы, сразу рассказал ей, не уловив добрую и вместе с тем грустную улыбку её усталых глаз.

Сегодня, как и каждый вечер, он, устроившись в любимом кресле, вспоминал её. Он тосковал. И как он хотел ей рассказать о своём свидании. Почувствовать её руку на своей голове. И тихое: – Дай-то Бог, Генечка…

Утренние лучи зимнего солнца застали его в кресле. Он так и уснул здесь, не раздевшись. Шея немного затекла, спина побаливала от неудобного положения, но настроение было отменное. Ещё одна ночь, одно томление, и они встретятся.

День прошёл как по нотам, не сфальшивив ни разу. На вечер у него было запланировано много важных дел. Живя один, он стал постоянным клиентом прачечной. Немалого труда ему доставило пришить бирочки с шестизначным номером на постельное бельё. Но сложнее оказалось с рубашками. Мучился он два вечера и в субботу, торжествуя, отнёс скопившиеся сорочки в приёмный пункт. Приёмщица, скептически посмотрев на его «работу», хихикнув, положила их на весы и выписала квитанцию. Но гладили там ужасно, и он, вспоминая бабушкины уроки, терпеливо водил старым и тяжёлым утюгом сначала по воротнику, потом манжетам и рукавам…

На пятницу он приготовил свою лучшую белую рубашку, привезённую родителями из очередной командировки, подаренный бабушкой полосатый кардиган с большими пуговицами и любимые брюки чёрного цвета. Тщательно всё отгладив, Геннадий Андреевич развесил всё на вешалки для детального рассмотрения каждой вещи на предмет выявления дефектов. Внимательно всё