Записки москвича - Дмитрий Владимирович Кошлаков-Крестовский

Спал крепко, ни разу не проснувшись, и, казалось бы, должен был проснуться выспавшийся. Но, выключив будильник, усевшись на кровати, Геннадий Андреевич почувствовал полную разбитость организма. Как будто его топтали всю ночь слоны. Встряхнув головой, оделся, умылся, как всегда, отстояв очередь в ванную комнату, съев два яйца со стаканом крепкого вчерашнего чая, он вышел на работу с ощущением чего-то несделанного. Свой день он спланировал так, чтобы после обеда, отпросившись у Соломона Евгеньевича, пойти в типографию Библиотеки естественных наук, что на углу улиц Карла Маркса и Фрунзе. Там он посмотрит, в каком состоянии находится выпуск его автореферата, посидит попьёт чай с разговорчивым Витей, заведующим типографией. А оттуда до Кутафьей башни рукой подать.

Выполнение плана не давало сбоя и на этот раз. Пообедав в столовой пресными щами и бумажной котлетой с серыми макаронами, запив красноватым киселём, Геннадий Андреевич отправился к Виктору. Любезная старушка-вахтёр, запомнив его, уже не спрашивала пропуск. Поднявшись по ступеням, Геннадий Андреевич не стал раздеваться в гардеробе и пошёл уже известной ему дорогой по коридору по направлению к лестнице, ведущей в подвал. Машинально пригибая голову, он спустился в шумящую и пахнущую краской вотчину Виктора. Почти весь тираж его работы был напечатан, и он довольный, что сможет подарить один экземпляр Светлане, уселся за накрытый цветастой клеёнкой стол пить чай с пряниками. Виктор любил поговорить и, не переставая, что-то рассказывал Геннадию Андреевичу. От шума машин он мало что слышал, кивая порой не в такт. Часто посматривая на часы, он улыбался, предвкушая встречу.

Он представлял себе, как она подойдёт к нему, стоящему с букетом гвоздик за пазухой, чтобы не замёрзли. Они поздороваются, и он, немного сутулясь, предложит взять себя под руку, и они направятся вниз по лестнице. Ему хотелось неспешно пройтись по Александровскому саду до могилы неизвестного солдата, потом подняться на Красную площадь и, пройдя наискосок, свернуть на Ильинку. Там в это время будет уже тихо. Выйдя к Политехническому, предложить ей зайти в кафе «Что делать» на Чернышевского. Выпить там кофейку с пирожным «картошка». И вот там он надеялся, собравшись с духом, признаться в своих чувствах. Стрелка приближалась в шести часам. В своих мечтах он чуть не пропустил время. Бегом собравшись, Геннадий Андреевич выскочил из библиотеки, добежал до цветочного киоска у входа в метро. Купил пять, нет, семь красных гвоздик и, имея в запасе ещё двадцать минут, неспешным шагом отправился к месту назначенного свидания.

Спрятанные за пазуху его осеннего, уже не по погоде, пальто, гвоздики согревались и наполнялись, как ему казалось, его теплом. Уже давно стрелки часов, доставшихся ему по наследству от дедушки, встали в ровную прямую с севера на юг. Её всё не было. Тонкая подошва уже давно промёрзла, но Геннадий Андреевич отказывался чувствовать холод. Вот она придёт, и все изменится. Мелкие снежинки-пушинки, танцуя в промерзающем вечернем воздухе, падали на его плечи и непокрытую голову. Они таяли на его лице, создавая неслышную мелодию. Геннадий Андреевич боялся смотреть на часы. Она не может не прийти. Она же сама позвонила. И он ждёт её, чтобы сказать, наверное, самые важные слова в своей жизни. Ему казалось, что он уже шёл по выстроенному маршруту, чувствуя её тепло сквозь вязаную перчатку. Ведь он уже взял её за руку, как тогда, в первый день их знакомства. И она не одернула руку, как это случалось каждый раз и на чем заканчивались каждый из его «романов».

– Привет, – услышал он за спиной.

– Привет! «Это тебе», – сказал он, бережно вынимая цветы и протягивая ей.

– Спасибо! Мне нужно сказать тебе что-то очень важное.

– Конечно, и мне тебе тоже нужно сказать что-то очень-очень важное. Я.., – он впервые решился изменить план, нарушить запланированное и прокрученное много раз в голове.

– Нет, послушай сначала меня, – сказала Светлана. – Я пришла сказать тебе. Собственно, я сама не знаю, почему решила так, именно так сказать. Позвала тебя, хотя могла и по телефону. Ведь нас же не связывает ничего. Ведь так?

Геннадий Андреевич не понимал, что происходит.

– Мы даже не целовались с тобой ни разу. Ну и что, что за руку ходили. Но, пожалуйста, не волнуйся и выслушай меня. Да что это я оправдываюсь. Геннадий, я выхожу замуж.

Что было дальше, он не помнил. Да и не хотел вспоминать больше никогда в жизни. Он бросился наутёк, поскальзываясь на скользких тротуарах, толкая прохожих. Дверь скрипнула, как всегда, но не услышала впервые приветствия. Все три замка открыты. Только его нет дома. Его комната, кресло. Он больше никогда не пойдёт к Кутафьей башне…

Ёлкообладатель

Мороз заузорил две трети окна. Стекло было старое, скорее всего дореволюционное. Не такое, как сейчас. Толстое и с небольшими капельками воздуха внутри. По периметру рамы стекло было замазано специальной оконной замазкой, покрашенной белой краской. Она продавалась в каждом хозяйственном магазине, упакованная в прямоугольные брикеты. Цвет покрашенной замазки сильно отличался от цвета рамы. Когда Геннадий Андреевич был маленький, он своим, подаренным ему, перочинным ножиком аккуратненько отковыривал её по чуть-чуть, чтобы не было заметно. Потом он проводил большим пальцем, залепляя получающиеся щёлочки между стеклом и рамой. Из отковыренного материала он лепил маленькие шарики, превращая их в «патроны» для своей рогатки, сделанной из жёсткой проволоки. «Патроны» складывал в деревянный спичечный коробок. Однажды, когда весной мама с бабушкой мыли окна, его «диверсия» была замечена, и он простоял целый час в углу. «Оружие» было конфисковано папой и торжественно отправлено в мусорное ведро.

Геннадий Андреевич сидел на любимом подоконнике, вытянув ноги. С другого конца за ним наблюдал его многолетний соглядатай – столетник. Этому заморскому растению, казалось, был нипочём ни холод, ни зной, да и время для него ничто. От окна немного тянуло морозом, но тепло комнаты не давало замёрзнуть.

Болел Геннадий Андреевич уже больше месяца. Сбежав сломя голову от Светланы, он сильно простудился. Расстёгнутый нараспашку, сорвав шапку, в осенних ботинках, он успел вымерзнуть весь до костей. Придя домой, долго не мог согреться, забравшись под тёплое ватное одеяло. Ближе к полуночи его начало знобить. По утру градусник показал 38,6. В обед приехала мама. Чай с малиной и мёд мигом оказались на его прикроватном столике. Комната наполнилась заботой и теплом. Мама лечила его как в детстве, укутывая в колючий, но теплый мохеровый шарф. Ставила