О милосердии - Луций Анней Сенека

многочисленные примеры, когда братья разлучаются смертью, и, напротив, едва ли кто-нибудь видел пару братьев, которые состарились бы одновременно. Я же ограничусь примерами из нашей семьи, ведь не найдется никого, до такой степени лишенного здравого смысла и рассудительности, чтобы жаловаться на то, что судьба причинила ему боль, если он узнает, что она пожелала видеть даже слезы Цезарей,

Божественный Август потерял свою любимейшую сестру Октавию, и природа даже его, которого предназначила небу, не лишила необходимости скорбеть. Мало того, он, потрясенный многообразными потерями, лишился и сына сестры, уже подготовленного ему в преемники. Вообще, я не буду перечислять отдельно все его печали — он и зятьев потерял, и детей, и внуков; никто из всех смертных не чувствовал себя в большей мере человеком, пока он был среди людей. При этом его восприимчивое сердце вместило многочисленные горести, и божественный Август стал победителем не только над чужеземными народами, но и над своей скорбью. Гай Цезарь, сын и внук божественного Августа, моего дяди по отцу, в раннем юношеском возрасте, во время подготовки к Парфянской войне, будучи предводителем молодежи, потерял своего любимейшего брата Луция, который, как и он, был предводителем молодежи. Его душу тогда поразил удар белее тяжелый, чем позднее его тело: оба удара он перенес одинаково — благочестиво и мужественно.

Тиберий Цезарь, мой дядя по матери, потерял своего младшего брата и моего отца Друза Германию, держа его в своих объятиях и осыпая поцелуями. Друз достиг самых глубин Германии и подчинил свирепые германские племена власти Рима. Однако он не только себе, но и другим определил меру в выражении скорби. Для всего войска, требующего себе тело Друза и казавшегося не просто опечаленным, но прямо обезумевшим, Цезарь ограничил траур согласно римскому обычаю и счел, что нужно сохранять строгий порядок и на военной службе, и в скорби. Он не мог бы удержать чужие слезы, если бы сначала не подавил свои.

16

Марк Антоний, мой дед, который никому не уступал в величии, кроме своего будущего победителя, в качестве триумвира занимался важными государственными делами. Ему были подчинены все, за исключением двух его коллег, и в это-то время он получил известие, что его брат убит. Неистовая судьба, что за игры ты для себя создаешь из людских бед! Как раз тогда, когда Марк Антоний решал вопрос о жизни и смерти своих сограждан, отдавался приказ о казни брата Марка Антония. Но он перенес этот страшный удар с тем же величием духа, с каким он перенес все другие несчастья, и выражением его скорби было то, что он принес в жертву памяти брата кровь двадцати легионов.

Я опущу все другие примеры и умолчу о других погребениях, но что касается самого меня, то дважды судьба подступала ко мне со скорбью о единокровной утрате, и в обоих случаях она поняла, что я могу быть ранен, но не сломлен. Я потерял брата Германика. Как я его любил, знает, конечно, каждый, кто понимает, как могут любить своих братьев благочестивые братья. Все же я так справился со своим чувством, что не упустил ничего из того, что требуется от хорошего брата, и не сделал ничего такого, за что можно было бы осуждать принцепса.

Итак, считай, что эти примеры приводит тебе отец государства, он же тебе показывает, что для судьбы нет ничего священного и неприкосновенного. Она осмелилась вести похоронные процессии из тех домов, откуда намеревалась брать богов. Поэтому пусть никто не удивляется, что то, что делает судьба, жестоко или несправедливо, ибо может ли она по отношению к частным домам соблюдать какую-нибудь справедливость или сдержанность, если ее неумолимая свирепость столь часто оскверняла покои Цезарей? Если даже мы будем проклинать ее, и не только мы одни, но и все вместе в  один голос, она все-таки останется неизменной. Она не воспримет ни молитв, ни жалоб. Таковой судьба была в делах человеческих, таковой она и останется: она ничего не сохранила нетронутым, ничего не оставит невредимым. Жестокая, она везде пройдет по своей привычке, она осмелилась входить, причиняя вред, даже в те дома, в которые входят через святилище, и дверь, украшенную лавровым венком, она покроет траурным покрывалом. Лишь одного можем мы от нее добиться обетами и всеобщими молитвами. Если она еще не решила истребить человеческий род, если она относится к римскому имени все еще благосклонно, пусть оставит этого принцепса изнуренному человечеству, пусть пожелает, чтобы он был для нее, как и для всех смертных, священным, и пусть она от него научится быть снисходительной и будет ласковой к самому милостивому из всех принцепсов.

17

Итак, ты должен обращать свои взоры на всех тех, о ком я сказал выше, либо уже принятых на небо, либо близких к нему, и переносить судьбу со спокойствием духа. Она протягивает к тебе свои руки, ведь она протягивает их даже к тем, кому мы присягаем. Ты должен подражать твердости Цезарей в перенесении и преодолении скорби, идти, насколько это возможно для человека, по божественным стопам. Хотя в других вещах положение и знатность создают большое различие между людьми, добродетель является общим достоянием. Она никого не отвергает из тех, кто решит быть достойным ее. Подражание им, несомненно, принесет тебе пользу. Они могли бы возмущаться тем, что не избавлены от такого зла и в этом одном почему-то уравниваются с обычными людьми. Однако они сочли это не несправедливостью, а законом человечества и перенесли все, что случалось, не проявляя ни жестокости, ни бесчувствия, ни мягкосердечия, ни малодушия. Ведь не чувствовать своего горя но свойственно человеку, а не уметь перенести его не достойно мужа.

Но так как я уделил внимание всем Цезарям, у которых судьба похитила братьев и сестер, то не могу обойти молчанием и того, кого, конечно же, следует исключить из их семьи, кого природа породила для погибели и позора рода человеческого, кто пожег и др основания разорил ту империю, которую сейчас восстанавливает своим милосердием самый кроткий принцепс. Гай Цезарь, человек, который не мог, как подобает принцепсу, ни скорбеть, ни радоваться. Потеряв сестру Друзиллу, он избегал встреч и общения со своими гражданами, не был на похоронах своей сестры, не воздал ей последних почестей, а в своем Альбане смягчал горе, вызванное этой смертью, с помощью игральных костей, доски и других подобного рода общедоступных занятий. О, позор империи! Римскому принцепсу, оплакивающему свою сестру, стала утешением игра в кости. Этот Гай