Страницы из дневника - Владимир Амфитеатров-Кадашев

Брусиловский, издатель «Анчара», знакомый с немцами, рассказывает со слов какого-то лейтенанта, что конец Хавкиной был подстроен. Немецкие пограничные офицеры, возмущенные ее зверствами, решили положить им конец, и, выследив однажды, когда она с небольшим конвоем объезжала нейтральную полосу, перешли границу и взяли ее в плен, предъявив ей обвинение в том, что она поймана на украинской территории как шпионка. Это было неверно, но не в том заключалось дело. Ее отвезли в Новозыбков (протест большевиков, присланный из Унечи, остался без последствий), военно-полевой суд мгновенно вынес смертный приговор, и Хавкину повесили на путях ст. Новозыбков, причем вместо виселицы на сенных весах. Перед смертью эта жестокая женщина безумно струсила, отбивалась от солдат, пыталась бежать, так что ее пришлось на руках поднять до петли. /.../

Записи

/.../ Был у только что приехавшего А.А.Мануйлова. Постарел он, осунулся, очень печален. На Украину смотрит мрачно. О Шуре{187} не имеет никаких сведений. Насчет большой газеты говорит уклончиво: по-видимому, поста редактора не примет.

Ведов{188} привел к нам Э.А.Дубоссарского{189}, петербургского присяжного поверенного, к.-дета, которого встретил у министра торговли Гутника /.../. Э.А. когда-то, в 1917 г., в дни «уличных митингов», славился умением сбивать с толку агитаторов левой, изобретших некий преехидный прием: перебивать неприятного им оратора совершенно нелепыми вопросами, например: «Это все хорошо, а вот как ультиматум?» Оратор обычно терялся, и толпа сразу проникалась к нему презрением: «Ультиматума не знает, а туда же лезет!» Но Дубоссарский обычно на такую чушь отвечал не меньшею чушью, вроде: «Ультиматум — это что, а вот как вы насчет статукво?» Не ожидавший отпора агитатор терялся в свою очередь, и, конечно, толпа мгновенно переходила на сторону его противника: «Тоже выискался умник! Суется с неумытым рылом! Небось, про статукво не знаешь? Эй, кто поближе, дайте ему по шее!» Мне Дубоссарский очень понравился: умен, воспитан и интересен в разговоре. Рассказывал много любопытного про Крым, где живет постоянно, и про Добрармию. Крым сейчас учреждение опереточное: правительство гр. Татищева{190} — тень власти, даже по сравнению с министрами ясновельможного пана гетмана, ген. Сулькевич{191} — просто немецкий губернатор. Всем заправляют германцы, которые весьма популярны, ибо держат себя выше похвал, корректно и сдержанно. Ихнее командование издало прелюбопытный приказ, который был прочтен в частях, — не иметь победоносного вида, чтобы не раздражать население. Но местная общественность, тем не менее, настроена антантофильски и крепко связана с Добрармией. С с.-рами, к.-детами удалось достигнуть некоего единения; вообще, крымские с.-р. изрядно поправели, с ними можно разговаривать, не то что c.-д., безнадежно погрязшие в доктринерстве. О Добрармии Дубоссарский отзывается восторженно: пламенный порыв патриотизма, геройство, жертвенность. Но, к сожалению, эти чувства свойственны далеко не всему населению занятой добровольцами территории: в то время, как казаки настроены резко антибольшевистски, мужики, иногородние, в тайниках души вздыхают по красным и очень не любят «кадет» — так называют на Кубани добровольцев. Дубоссарский толком не мог добиться, откуда произошло это название — от партии или от кадетских корпусов? /.../

Какая ужасная случилась глупость! Ночью арестовали Д’Актиля, неизвестно за что. Арестовали его немцы, украинская власть здесь ни при чем. Наоборот, староста поспешил сообщить немецкому командованию самые лучшие сведения о Д’Актиле. Я навестил его (он не в тюрьме, а в верхнем этаже общества «Россия», обращенного немцами в арестный дом). Очень бодр, весел, надеется, что через несколько дней недоразумение рассеется. Проводит время в спорах с коммунистами — соседями по камере и жалуется, что очень надоели своей тупостью. Просит, не покладая рук, работать над «Анчаром», чтоб №1 не замедлил выйти. /.../

Контрабандисты

Вчера прочел в газете известие о расстреле, при попытке перейти границу, Евгения Венского, а сегодня встретил его на Сумской — живого, конечно. Известие о расстреле сфабриковано Фаюткиным. Сей последний — личность высокопримечательная. Горький пьяница, с рожею разбойника из Брынских лесов, бывший сотрудник курской черносотенной газеты и член Союза Русского народа, он почему-то в Харькове сделался источником чуть ли не всей информации о Совдепии для всех харьковских газет. В редакциях превосходно осведомлены, что фаюткинские «собственные корреспонденции» сочиняются в кавказских погребках Харькова и что их сенсационность прямо пропорциональна количеству спиртных напитков, Фаюткиным поглощенных, но они всегда «бумисты» — и их печатают. Специальность Фаюткина — расстрелы; еще недавно он напугал весь Харьков новостью о расстреле патриарха, ныне опровергнутой. Увидев Венского, я был очень обрадован, что он оказался жертвой лишь фаюткинских зверств, а не рабоче-крестьянского правительства, и на радостях мы отправились в какой-то мрачный погреб, где нашли «убийцу» Венского Фаюткина в компании с молодой женщиной, довольно красивой, по-моему, еврейкой (хотя в разговоре она, не стесняясь, за каждым словом садила «жида»), одетой странно — в очень хороший каракулевый сак, в щегольские сапоги, со складками на палевых голенищах, но почему-то вместо шляпы — в пестрой, красной с желтыми разводами, шелковой шали. При даме находился мальчишка лет 15-ти, в солдатской гимнастерке, в сапогах, которым она, называя его на «ты», хотя он ей «выкал», весьма командовала. Время от времени в погребок спускались какие-то личности, довольно подозрительного образа, которые отводили даму в угол и что-то шепотом ей докладывали с очень почтительным видом: тут были — молодой офицер, два юнца с томными, кокаинными глазами, старая жидовка, намазанная девица и две неопределенных рожи, судя по выражениям, лишь случайно не сидящие в арестантских ротах. Дама выслушивала их, затем отдавала какое-то быстрое приказание, и они мгновенно исчезали. Наблюдая эти странности, я полушутя пропел из «Кармен»: «Здесь, кажется, притон для всех контрабандистов?» — «Совершенно верно! — осклабился Фаюткин. — Это наша хозяюшка, Кармен наша! Не бойтесь, голубка, Владимир Александрович — свой человек, при нем — можно!»

Все это было так любопытно, что я оставил без протеста не очень-то лестное причисление меня к «своим» для Фаюткина и контрабандистов людям и постарался добиться от харьковской Кармен откровенности. Она, очевидно, убежденная рекомендацией Фаюткина, оказала мне большое доверие и подробно рассказала историю своей жизни. Еще год назад она была самой обыкновенной дамой, мужниной женой, без малейшего признака авантюризма. После большевистского переворота она с мужем, банковским служащим, лишившимся места, решили пробираться на юг, к тетке, жившей в Сумах. Доехав до Харькова, узнали, что тетка умерла, а