Кавказская рулетка - Ольга Владимировна Покровская

Я успела каким-то чудовищным усилием вывернуться, и, как выяснилось позже, это спасло меня, удар пришелся не в живот, а в бедро. Времени добивать меня у них уже не было. Повскакав с земли, они бросились прочь, еще несколько секунд между деревьями мелькали их спины, затем они исчезли.

Я почти не чувствовала боли. Холод и шок делали свое дело. Я понимала только, что не могу подняться с земли.

– Руслан! – позвала я, и голос мой звучал еле слышно. – Руслан!

Ответа не было. Приподняв голову, я увидела его – темную, ничком лежащую фигуру. Я попыталась подползти к нему, обдирая костяшки пальцев, ломая ногти, оттолкнулась руками и в нечеловеческом усилии сделала рывок вперед. Затем силы оставили меня, перед глазами почернело, и, теряя сознание, я все же услышала, что голоса людей приближаются, что нас сейчас найдут и окажут помощь.

Я поняла, что не умерла, уже в карете скорой помощи. Я думала, меня зарезали, пырнули в живот, но оказалось, кровь хлестала всего лишь из порванной артерии на бедре.

– Где Руслан? – я попыталась зашевелиться на жесткой клеенчатой лежанке. – Что с ним?

– Чшшш, лежите спокойно, Вам нельзя двигаться, – надо мной склонилась медсестра, кольнула меня чем-то в вену, и я снова отрубилась.

Я узнала о том, что моего любимого больше нет, уже после реанимации. Натурой я себя показала упертой, заполучив приличное ножевой ранение и потеряв при этом столько крови, я все-таки выжила. Я выжила, а он – нет. Нападавшие перерезали ему яремную вену, к тому моменту, как подъехала скорая, он был уже мертв. Он ушел легко, без мучений, меня же – полуживую, хромую, искалеченную оставил здесь мучиться.

Самое страшное случилось уже потом. Даже не в том оно заключалось, что я уже никогда не могла почувствовать ни его взгляда, ни теплоты его широкой и горячей руки, ни этого смеха, смеха задорного никогда не унывающего мальчишки, самое страшное как выяснилось было в том, что мне совсем перестали сниться сны. Ни черно-белые, ни цветные, много лет, я засыпала так, как будто проваливалась в преисподнюю, и возвращалась на землю, с трудом очнувшись.

Уже в самую секунду своего пробуждения, понимая, что мой час еще не настал, но все еще не в силах осознать, где я нахожусь в данный момент – между какими измерениями. И Руслан мне не снился. Совсем. Знаю, он постоянно стоял за мной все эти годы, мой единственный, мой любимый муж и названный отец моих детей. Он стоял рядом неслышно и в печали, и в радости, я всегда знала, что он незримо за мной наблюдает, всегда.

Иногда во сне я чувствовала лишь прикосновения легкого горячего ветра к своим ступням. Руслан раньше любил, дурачась, целовать мои ноги, но его лица, самого желанного лица на свете я не видела никогда, как ни просила на ночь у Бога об этом, как ни умоляла.

Малодушно упрашивая уже самого Руслана присниться, я хотела выведать у него, простил ли он меня тогда за мой несносный характер и не мучается ли он там без меня, и не скучно ли ему. Или, может быть, ему неприятно, что я много лет подряд начинаю свою ночь с ритуала-молитвы, закрыв глаза, прошу его мне присниться, а потом жду. Может быть, ему больно все это наблюдать, может быть, он там считает это все бездарным позерством. И не слышит меня, не видит, я надоела ему своими тайными слезами. Может быть там, где он есть, там нет дела до таких как я, и меня он давно забыл, встретившись с кем-то более любимым, деля рай на двоих, где я буду лишней…

Руслан всегда за моей спиной, и это я, подлая, не даю ему покоя. Первое время, когда меня еще кололи сильными успокоительными, я все равно кричала, как раненая куница, лампочки лопались, люстры взрывались, форточки хлопали. Было такое дело, не раз и не два.

Я кричала ему только одно, пыталась достучаться до холодных как будто безжизненных небес, куда он навсегда от меня ушел, так, как никогда не кричала при его жизни.

– Дрянь, дрянь, ты, мерзавец, тебе там хорошо, а мне сколько, сколько здесь еще торчать? За что ты так со мной поступил, сволочь, за чтооо?

Это был апогей моего крика, это мое фирменно «за что», тут я обычно в конвульсиях падала на кровать, немедленно волны уплывающего куда-то от меня паркета раздвигались и оттуда появлялась заплаканная мать всегда с укором во взоре и шприцом снотворного наизготовку. За сорок дней я потеряла треть своего веса, почти уже вставать не могла, впрочем, это было и к лучшему, чем быстрее таяли мои силы, тем отчетливее и притягательнее для меня становился мой конец.

Я хотела к нему, к нему, где бы он ни был, в аду или раю все равно, но только к нему. К своему возлюбленному человеку. Натура, хоть и впечатлительная, но до крайности упертая, я была уверена, что Руслпн не мог оставить меня просто так. Я верила, что, где бы он ни был, он думает обо мне и о своей матери, о двух единственных женщинах, которых в своем земном обиталище он любил безмерно.

В том, что он действительно любил меня, любил преданно, бескорыстно, страстно, я убедилась позже, уже читая его письма ко мне, которые он озаглавил «моей будущей жене». Я нашла их спустя три месяца после его гибели, он писал мне их целый год, стесняясь самого себя и не отправляя. Мне повезло, что он так любил меня, это часть души, желтая от времени, но еще живая, эта часть его души досталась мне.

Саша поморщилась и тихонько застонала. Марина Григорьевна вздрогнула, склонилась над постелью, но лицо девушки уже разгладилось, снова стало спокойным, отрешенным. Марина Григорьевна дотронулась дрожащими пальцами до щеки дочери, погладила, отвела неловко упавшую прядь волос. Девушка все еще не приходила в себя. И Марина Григорьевна продолжила рассказ.

– После того, как я вышла из больницы, для меня внезапно нашелся смысл жизни. Я бешено, до кровавых мальчиков в глазах хотела отомстить тем выродкам, что отняли у меня любимого. В милиции одуревший от безделья следователь лишь пожал плечами – Ваше дело типичный висяк, найти троих случайных грабителей, которых Вы даже в лицо не запомнили, практически невозможно, чего Вы от нас хотите?

Это было самое начало девяностых, бандитские разборки случались чуть не каждую неделю, и у ментов хватало забот, кроме моего, так называемого «висяка». Правда, когда я уже выходила из отделения, меня поманил пальцем один блюститель порядка. Сейчас я не помню его фамилии, помню лишь, что он был похож на крысу, жадную до самозабвения. Крыса намекнул мне, что за хорошую плату он найдет для меня тех, кому я так яростно мечтала отомстить. Вернее, выяснит, где я смогу их найти. Большего он не обещал, но большее мне было и не нужно. Я продала все, что у меня было – все драгоценности, машину, еще немного заняла – и отнесла ему мзду. И через несколько недель он назвал мне адрес – там был какой-то подвал, место тусовки районной неблагополучной молодежи. Через друзей я разжилась оружием – новеньким Макаровым– и на хромой ноге, еле ковыляющая, отправилась мстить. Да, я оказалась не только живучей, но и очень дерзкой, практически сумасшедшей…

Я нашла их там, в провонявшем мочой и химическим яблочным запахом подвале. Их было двое. Третьего, как они рассказали мне, уже успели поймать с поличным на месте какой-то мелкой кражи. Опустившиеся наркоманы, варщики винта, – вот кем оказались мистические злодеи, чью смерть я так явственно предвкушала, почти чувствовала губами и пальцами. Совсем молодые, едва за двадцать, убогие больные животные, проторчавшие мозги и душу, готовые убить родную мать ради очередной дозы.

Я смотрела на них, пресмыкающихся передо мной, и понимала, что не смогу сделать им ничего губительного. Наказать их сильнее, чем они сами себя наказали, было не в моих силах. Мой любимый погиб как праведник, он и в предсмертной икоте остался человеком. Этим же быстрая смерть принесла бы лишь облегчение, стала бы актом милосердия с моей стороны. Оставить их жить – такими – вот, что было бы настоящей жестокостью. Я ушла оттуда, лишь пару раз выстрелив обоим по ногам. Я не обернулась, знала, что они останутся живы, и сколько им еще осталось бродить исколотыми тенями по земле, столько они и будут хромать. Так же как хромаю я.

Теперь ты знаешь настоящую