Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов

Мальчики надели свитера – по моде тех лет, на хемингуэевский манер. Пахомов – в телогрейке защитного цвета. Вишневская, естественно, в платье. У Губанова на шее болтается петля, у Батшева – зажигалка.

На афише вечера значилось: «Сегодня умерли Евтушенко, Вознесенский, Окуджава, Аксёнов, Гладилин, Кузнецов, Ефремов, Любимов, Эфрос, Хуциев, Калик, Тарковский, Неизвестный, Жутовский, Глазунов! Родились мы – СМОГ! Мы – подлинный авангард русского искусства! СМОГ!»

Кругом висели озорные лозунги «Не пей сырой воды» и «Пей сырую воду».

Зал был набит под завязку. Многие любители поэзии стояли в дверях и даже на улице. Ажиотаж необыкновенный.

Исследователь Юрий Крохин отчего-то пишет странные вещи: «Говорят, та, которой была адресована поэма <“Полина”>, сидела в первом ряду…»[261] Надо сказать, что за время работы над этой книгой мы ни разу не слышали, чтобы эта поэма была кому-либо посвящена. И тем более – чтобы эта «муза» сидела в зале и была бы на выступлениях Губанова. Думается, если б это были действительно так, то об этом бы писали мемуаристы. Пока же только одно предложение в книге исследователя.

Михаил Соколов, один из участников поэтического священнодействия, рассказал забавный эпизод[262]:

«Вот нескладный Аркаша Пахомов, защищающий огоньковскую картинку с Ильичом. Ленин, выскочивший на ступени Смольного с революционным призывом (творение славного русского мастера Цыплакова, Цыпы, как его любовно звали студенты Суриковского), невинно украшал полки читального зала, на несколько часов ставшего приютом поэтической идеи, дерзко покинувшей свою привычную кухню. Недоуменно вертели головами припозднившиеся читатели – их теснила напористая публика, жаждавшая духовных вольностей, мигом уплотнившая зальчик до банной духоты. Ильич покорно ждал своей участи, составляя неказистое соседство с размашистыми дацзыбао о ”самом молодом обществе гениев”».

– На… его! – требовал Леня Губанов. – Не стану читать с Лениным за спиной.

– Пусть будет, – убеждал Пахомов (аргументация стёрлась). В итоге репродукция осталась, и глобальный ораторский жест вождя молчаливо маячил за стихами. Но вскоре ничего уже не было видно – языческий шквал губановской поэзии затопил всё и вся».

Между тем Губанов читал[263]:

Что нам свет и что нам смерть,

Что нам слава эта… та ещё.

Наши души – наша сеть,

Золотою рыбкой давишься.

Гребешком ли грешен чуб

Или поясом волненья.

Если родине я – чужд,

Пусть не лопает варенья!

Губанов говорил: «Стихи надо писать так, чтобы электрички с рельсов сходили»[264]. Это напоминает высказывание Даниила Хармса: «Стихи надо писать так, что если бросить стихотворением в окно, то стекло разобьётся». Как видите, это у обоих поэтов прекрасно получалось.

Юлия Вишневская эпатировала собравшихся крутыми стихами и жёсткой лексикой (она со временем перестала писать стихи – и все дожившие до наших дней смогисты – а с ними и мы – сокрушаются об этом)[265]:

Ваши помыслы столь неистовы,

Но

          заклятых не заклина́ть.

К этой матери – вашу истину.

К вашей истине —

              вашу мать.

Не знаю Вас и что Вы там открыли.

Не знаю Вас и кем Вы созданы́.

Я волочу растрёпанные крылья,

Распластанные крылья

            Сатаны.

Дом мой смотрит случайным оком.

Мир мой – омут и сладкий гимн.

Но никто,

         исключая Бога,

не обязан быть всеблагим.

Бьются рюмки о графинчики,

по мордасам бьёт «Аминь».

Престарелым Серафимчиком

заигрался этот мир.

Что бормочет этот аист,

полупьяный людофил?

Вы простудите гуманность,

шестикрылый Серафим!

Вам ли быть постыдно голым,

Вам ли некуда слететь?

Прячьте спички и глаголы

от пророков и детей.

Раздавайте гром на праздниках,

зубочисткам – хмель и власть.

Я – сто первая напраслина,

возведённая на Вас.

Грех и исповедь, как издавна.

Всё – заклятая стена.

Мир – невысказанная истина

и избитый Сатана.

Читали ещё Алейников, Батшев, Кублановский, Мошкин (на пригласительном билете написали то ли в шутку, то ли с опечаткой – Мышкин)[266]. Все они были заявлены по регламенту. Но успели прочесть ещё и другие смогисты – Мишин, Ивенский, Дубин, Васютков, Пахомов, Михаил Соколов и Велигош (Саша Соколов).

Но подоспели сотрудники правопорядка.

М. М. Шур вспоминала[267]:

«Вечер закончился прибытием к подъезду библиотеки наряда милиции на мотоциклах. Когда я в недоумении спросила старшего из этого наряда: “Вы что, хотите задержать всех этих ребят?”, он мне ответил с обезоруживающей откровенностью: “Зачем же всех. Есть испытанный способ: разделяй и властвуй”».

Поэты убежали через чёрный ход. Подумать только: в библиотеке есть чёрный ход – во двор! Далеко не везде так.

Мы специально заезжали в это сакральное место. Библиотека не такая большая, как кажется на первый взгляд. И если мемуаристы не врут и в зале действительно было 350 человек, то зрители стояли друг у друга на головах, висели на люстрах и пролезали в окна – никак иначе такой объём не объяснить.

Ну а смогисты закончили своё триумфальное выступление как всегда – вином, но уже в неформальной обстановке.

Знакомство с художниками

Было решено закрепить успех и дать ещё несколько концертов. Начали с Суриковского художественного училища. Но там в самый разгар выступления появились сексоты, сорвавшие вечер.

Мы решили расспросить одного из свидетелей (и активных участников по неформальной части вечера) – Бориса Кучера, студента Строгановского художественного училища, и узнать, с чего всё началось и как завершилось:

«Тогда был СССР: все со всеми дружили. У нас была комната, где собрались хохлы, с Украины как бы, кто из Харькова, кто ещё откуда. Это в Строгановке. Первый или второй курс – я уже не помню. Москва. Сокол. Общага. Мы все там сидим. И вдруг кто-то приходит и говорит: “Ребята, завтра в Суриковском будет уникальное событие! Приходите туда!” Часть нас, хохлов, поступила в Суриковское, часть в Строгановское. То есть информация, что называется, проверенная. Говорят: “Все туда! Будут поэты!” А это уже оттепель хрущёвская. Сталина развенчали. Кандалы, цепи сняли. Свобода! Мы рванули в Суриковское. Едем на метро. Заходим в зал. Там битком народу – студентов-суриковцев. Мы скромно садимся. Находим наших друзей. Ждём. Появляется группа ребят: Лёня Губанов – такой коренастый, подросток,