История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

прежнее правило, установленное Его Величеством еще в Шрузбери (и от которого теперь, после битвы, он не почел за нужное отступать), так и желание не допустить до участия в переговорах лорда Сэя — человека, от которого король не мог ожидать честности и прямоты в действиях.

На следующее утро лорд Фолкленд, один из главных государственных секретарей Его Величества, получил письмо от спикера Палаты пэров с просьбой об «охранной грамоте для графов Нортумберленда и Пемброка, а также четырех членов Палаты общин, дабы те могли явиться к Его Величеству с петицией», каковая грамота была немедленно подписана Его Величеством с единственным изъятием, касавшимся сэра Джона Эвелина, уже исключенного из прокламации Его Величества о помиловании для Уилтшира. Эту самую прокламацию отправили Палатам с разъяснением: «если вместо сэра Джона они пришлют другого человека, не подлежащего упомянутому изъятию из амнистии, то он будет принят, как если бы его имя стояло в охранной грамоте». Хотя ничего другого Палаты и не могли ожидать, это предоставило им возможность отложить на время мысли о петициях, как если бы Его Величество в своем ответе отверг любые предложения о мире, «ибо, — утверждали они, — король может всякий день объявлять изменниками каких угодно членов и по своему произволу исключать их из амнистии, а посему готовить петиции и назначать посланников для их вручения совершенно бессмысленно, коль скоро самые посланники, за час до передачи ими петиции королю, могут быть объявлены изменниками; подчиниться же подобному ограничению значило бы по существу признать и одобрить вопиющее и прежде неслыханное нарушение парламентских привилегий».

А потому на несколько дней всякие разговоры о мире умолкли, и начались деятельные приготовления к обороне и сопротивлению, в пользу чего у Палат появился теперь еще один, притом гораздо более убедительный довод: их главнокомандующий граф Эссекс выступил наконец в поход и шел к Лондону, а впереди его летела молва о необыкновенной доблести грозной его армии, по правде сказать, не вполне соответствовавшая иным известиям. Тем не менее это помогло ободрить и воодушевить тех, кто склонялся к миру единственно из боязни, и внушить страх всем прочим. Король, каждую ночь получавший известия о том, что происходило в Палатах в течение дня (о действиях тесного комитета, направлявшего все их тайные замыслы, он узнавал не так скоро), решил их поторопить, для чего двинулся со всей своей армией к Колнбруку. Это, вместе со все более громкими и настойчивыми требованиями народа, и в самом деле возбудило в них стремление к миру и несколько поубавило дерзости в их словах, ибо 11 ноября в Колнбруке Его Величество встретили графы Нортумберленд и Пемброк, а также те три члена Палаты общин, чьи имена значились в охранной грамоте; самолюбие же свое Палаты удовлетворили тем соображением, что изъятие из числа посланников сэра Джона Эвелина без замены его каким-либо другим лицом не означало с их стороны подчинения требованию, выставленному в королевской оговорке. Королю была вручена следующая петиция:

<Мы, верные подданные Вашего Величества, лорды и общины, собравшиеся в Парламенте, глубоко взволнованы бедствиями королевства, встревожены опасностями, грозящими Вашему Величеству при настоящем положении дел, и полны горестных мыслей о страшном кровопролитии в недавней битве, а также о тех несчастьях и потерях для Вашего Величества, которые непременно воспоследуют, если обе армии вновь сойдутся в бою, избежать коего можно будет лишь по особой милости Божьей и при добром согласии между Вашим Величеством и Парламентом. Мы убеждены, что сердце Вашего Величества, ставшего свидетелем гибели стольких Ваших подданных, также исполнено сочувствия и сострадания, и что Ваше Величество опасается умаления Вашего могущества и ослабления всех Ваших королевств, чем могут воспользоваться враги нашего государства.>

По всем этим причинам мы уповаем, что Ваше Величество милостиво примет настоящую покорную петицию, дабы поскорее положить конец бедствиям и предотвратить разорение королевства. А посему мы покорно просим назначить удобное место неподалеку от Лондона, где Вашему Величеству благоугодно будет находиться до тех пор, пока комитеты обеих Палат не явятся к Вашему Величеству с предложениями, цель коих — положить конец этим кровавым смутам и раздорам и установить в королевстве порядок, который наилучшим образом споспешествовал бы защите истинной Божьей религии, а также чести, безопасности и благоденствию Вашего Величества, и обеспечил бы мир, покой и счастье всему Вашему народу».

Спустя несколько часов по получении петиции король вручил тем же посланникам следующий ответ, с которым они вернулись той же ночью в Лондон:

<«Призываем Бога в свидетели, сколь глубоко мы потрясены бедствиями королевства, которые мы всеми силами пытались отвратить, ибо всякому известно, что не мы первыми подняли оружие, но изъявляли всегдашнюю готовность разрешить все споры мирными средствами. Желая предотвратить гибель наших подданных, которая сделала бы для нас горькой величайшую победу, мы охотно выслушаем все предложения, споспешествующие прекращению нынешних кровавых раздоров и счастью наших подданных, и готовы принять подобные предложения в нашем замке Виндзор (если оттуда будут выведены войска) или в любом ином месте. Исполните Ваш долг, и мы не замедлим исполнить наш. Да благословит нас своею милостью Господь».>

Многие тогда полагали, что если бы король, по возвращении посланников в Лондон, сразу же отошел со своей армией к Ридингу и там стал ожидать ответа от Парламента, то последний немедленно вывел бы свой гарнизон из Виндзора и передал этот замок Его Величеству, дабы король разместился в нем на время переговоров.

Лорды же, доставившие петицию, и некоторые другие, считавшие, что влияние графа Эссекса и высших армейских офицеров затмевает их ничуть не меньше, чем это могли бы сделать слава какого-нибудь фаворита или могущество какого-нибудь министра — решили несомненно снискать расположение короля, всячески содействуя заключению почетного мира, и рассчитывали добиться сдачи ему Виндзора. В том, однако, что, пока мир был лишь смутной надеждой, они сумели бы убедить Парламент оставить столь сильную крепость, расположенную в столь важном пункте, я очень сомневаюсь. Зато я знаю наверное, что королевская армия наводила на врагов великий ужас, и всякого рода официальные сообщения о мнимой ее слабости теперь уже никто не принимал всерьез. Ведь события каждый день опровергали громкие заявления властей (а было очевидно, что Палаты весьма ловко и усердно внушают народу именно то, что всего сильнее действует на чувства и страсти людей грубых и недалеких), да и невозможно было поверить, что жалкая горстка сторонников короля смогла бы дать бой грозной армии Парламента, выбить неприятельские гарнизоны из нескольких городов и, наконец, осмелиться подойти к Лондону на расстояние пятнадцати миль. Если бы король