Развод. Любовь вдребезги - Анна Эдельвейс

— Давай, я кое что тебе расскажу, Даша.

Я покосилась на дверь, где спал Матвейка. Вроде тихо. Приготовилась слушать.

— Ты знаешь, жёнушка, сколько метров пола я буквально вылизывал собственным языком перед кабинетами начальников? Сколько работы перелопатил, какими цифрами забивал себе голову. Как льстил, выполнял самые забористые поручения, чтоб пробиться к своему креслу! Сколько раз поцеловал в задницу своих врагов, чтоб утопить конкурентов и пробраться к креслу заместителя? Ты понимаешь, как я уставал? Отвечай!

Интересно, какого ответа ждал от меня, этот взбешённый собственными унижениями муж. И как меня должно была касаться его подковёрная возня, если он никогда не рассказывал мне о ней. Зато я знала, кто был его верной утешительницей. Вот как назначают себе секретарш ”правой рукой”.

Не дождавшись моих поздравлений или чего он там ждал, Максим схватил меня за плечо, продолжал вбивать гвозди своих откровений мне в голову:

— И вот тогда я научился, как надо подставлять, чтоб управлять. Ты думаешь, у меня было мало друзей, готовых смешать меня с дерьмом, чтоб столкнуть меня с моего места? Все! Все, кто был рядом метили на моё место, но нет! Я! Только я смог растоптать и уничтожить каждого.

— Пусти меня, мне больно, — я дёрнула плечом. Уж слишком вошёл в раж мой карьерист, сжимая свою лапищу на моём плече.

Максим с презрением оттолкнул меня, убирая руку, сквозь зубы процедил:

— Неужели ты думала, что испортишь мне карьеру.

— Максим, ты сам себе её испортил изменой.

— Что за чушь ты несёшь?! Если бы ты не появилась там, куда не звали, всё было бы хорошо.

— В смысле? Ты бы и дальше содержал любовницу, играя дома роль прижимистого семьянина?

— Конечно! И поверь, мы бы с тобой жили счастливо, без твоих истерик. Даже лучше, чем прежде! Поэтому успокойся, остынь, займись чем нибудь.

— Чем?

— Да мне всё равно. Только заткнись, забудь про Нонну и чтоб я больше звука не слышал о разводе.

Я, не меняя позы спросила

— Знаешь, Максим. Я всё время думала, что если приготовлю для тебя повкуснее, уберу получше, заткнусь покрепче, ну, то есть сделаю что то из ряда вон, то ты, наконец, полюбишь меня. А ты Нонну полюбил. Ничего не понимаю.

— Какая же ты дура, Даша. Убрала, приготовила… Причём тут это. Все убирают и готовят, тоже мне героиня, — он раздражённо встал, прошёл мимо, задев меня за плечо, даже не обернулся, не извинился, зато буркнул: — Ноннку я не люблю, тоже мне ревнивица. Успокойся уже. Английским займись. Пригодится.

Максим закончил лекцию, вернулся, наклонился, погрозил мне пальцем:

— Слушайся меня!

Встал ко мне так близко, что у меня перед лицом была его ширинка мягких дамашних штанов. То, что внушительное и жёсткое, выпирающее оттуда сейчас вызывало отвращение, это нормально, а вот то, что хозяин этих штанов теперь стал моим монстром — к этому я ещё не привыкла.

Максим лениво подтянулся, закинув руки за голову, я, чтоб не видеть, как тряпка на его причинном месте елозит перед моим лицом, подняла глаза. Муж встретился со мной взгядом:

— Услышу про развод, отберу пацана, пусть Ноннка воспитывает. Она хоть и грубая, зато вырастит из него мужика, а не бабу кисейную. Хоть скулить мальчишка перестанет.

Максим вышел.

Наступила тишина, я навсегда распрощалась со всеми глупостями в голове. То, что я дура, это точно. И если я ещё раз попробую “завоевать” любовь, пожалуйста, кто нибудь, пристрелите меня!

Теперь я буду не то что жить, я буду планету толкать в ту сторону, чтоб она крутилась по правильной орбите, и чтоб мне не встретился ещё один Максим.

Глава 22

Жизнь продолжалась. Утром Максим умчался на работу, я с сыном отправилась в ванную. По привычке Матвей сидел на стиральной машинке, чистил зубы, а я рассматривала своё лицо в зеркале. Да… Оказывается, я вчера крепко ударилась лбом о стойку машины, когда Максим грубо заталкивал меня вовнутрь. Синяк от удара в лоб почему-то пошёл вниз под глаза, вид у меня был странный. Осунувшееся бледное лицо и синеющие полукруги под глазами. Страшно-грустная панда. Ужас.

Отправились с сынишкой на кухню. Я пыталась мыслить рационально. Надо искать выход и я найду обязательно. Сегодня суббота, в конторе моё сообщение услышат только в понедельник. Что же делать. Надо попытаться удрать пораньше.

Матвей наворачивал кашу, я пила кофе и тут на кухню пришла Нонна.

Заспанная, лохматая, наглая, она брезгливо сморщилась, окатив глазами Матвея, я вся подобралась, придвинулась к малышу. Сердцем чувствовала, сейчас что то будет и странное дело, во мне было столько решимости дать отпор!

— Что делаешь, Дашка, кофе пьёшь? — Нонна опёрлась задом о подоконник, сложив руки на груди: — Что то у тебя вид недовольный. Говорят, кофе возбуждает, а твой мужчина занят другой женщиной. Злишься?

Я отнесла сына в комнату, вытряхнула перед ним коробку с игрушками, чмокнула в круглые щёчки:

— Посиди тут, дружок. Я сейчас приду.

Плотно закрыла дверь, вышла на кухню, поставила молоко на плиту в ковшике, собиралась варить молочный кисель своему карапузу. Одной рукой держала чашку недопитого кофе, другой замешивала крахмал, Нонна не успокаивалась:

— Даша, может, тебя не надо пить такие опасные, возбуждающе-провоцирующие напитки? — она ехидно скалилась, — Сделай мне кофе тоже, жертва несчастной любви. Ну, если, конечно, не хочешь, чтоб я перебила здесь твою посуду.

Она открыла окно на проветривание, достала сигареты из кармана. Я отставила чашку с кофе:

— Ты собираешься курить здесь, на кухне?

— Почему нет? — она щёлкнула зажигалкой.

— Нет, потому, что здесь живёт маленький ребёнок и потому, что это моя кухня.

— Ты даже не представляешь, Дашка-замарашка, как мне плевать на тебя, твою кухню и твоего выкормыша. Ему, кстати, полезно будет сигаретным дымом подышать, пусть мужиком растёт.

— Тебе не терпится в ад попасть? — я повернулась к ней, схватив с плиты ковш с молоком.

— Э, дура, ты что задумала! Я сейчас Максиму позвоню.–

Она отступала с распахнутыми настежь от страха глазами, пятилась, смяв сигарету в руке, — Он тебя в психушку сдаст. И твой малявка останется со мной. Хочешь?

А вот это она зря сказала. Ковш с кипящим молоком летел в неё, с грохотом приземлившись в коридоре. Жаль, она успела увернуться, ей попало совсем чуть-чуть на ноги, но этого хватило, чтоб она крутилась ужом и выла. Надо было видеть её глаза. Нонна ополоумела от ужаса. Она вдруг вся сжалась, шипела, дула на ногу:

— Дура, тварь!

Я