Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка - Линда Петерсон

мы видим очередной эпизод из жизни Сары: она теряет зрение (подобно тому, как сама Мартино потеряла слух), но учится и становится учителем музыки для девочек. История заканчивается цитатой из Псалмов: «…когда он будет падать, не упадет, ибо Господь поддерживает его за руку» (Пс. 36:24). Директриса, которая принимает Сару на работу в школу, отмечает: «Какой честью будет для моих учениц постоянно видеть перед собой такой пример смирения и благочестивого оптимизма в условиях жестоких лишений»[74]. Такое использование несчастий в качестве дидактического приема, конечно, не столь экстремально, как эпизод из популярной публикации издательства Houlston «История семьи Фэйрчайлд» (History of the Fairchild Family) миссис Шервуд (1818). В этой истории мистер Фэйрчайлд показывает своим детям труп, гниющий на виселице, чтобы предостеречь их от семейных ссор, при этом эпизод пропитан жестоким морализмом и тем, что позже Мартино назовет «метафизическим туманом»[a]. Рассказы Мартино не рассматривают случай Сары Брантон в контексте экономических сил, которые привели семью к бедственному положению, и не предлагают – ни Саре, ни читателям – выхода из финансовых затруднений, из‑за которых мать и дочь вынуждены полагаться на милость друзей.

В более поздних текстах, написанных для Houlston («Бунтовщики» (1827) и «Забастовка» (1829)), Мартино отказывается от тем индивидуальной морали, религиозного благочестия и философского смирения и вместо этого перенаправляет своих главных героев к изучению экономики и политической осознанности. Эти повести Мартино считает профессионально значимыми: они демонстрируют, как можно анализировать экономические проблемы и участвовать в общественной сфере. Тем не менее, как и далее в «Иллюстрациях политической экономии», Мартино продолжает использовать риторические приемы, которые Мор использовала в «Дешевой сокровищнице», а Шервуд воспроизвела в рассказах для брошюр Houlston: то, что Сьюзан Педерсен определяет как «простые сюжеты, живой язык и моральное послание, которое доносят скорее через действие, чем слова»[75]. В «Бунтовщиках» (1827) Мартино от первого лица описывает трудные времена во время снижения заработной платы. История начинается с того, как средний лондонский бизнесмен едет в Манчестер, узнает о намеренном уничтожении станков и отправляется на место происшествия, чтобы больше узнать о беспорядках и судьбе рабочих. Рабочие в ярких выражениях рассказывают о своем тяжелом положении, а лондонец слушает, предлагая советы арестованным рабочим и помощь их обедневшим семьям. В первой половине повести Мартино использует распространенный способ повествования от первого лица, где рассказчик делится своими личными впечатлениями и переживаниями, хотя и предпочитает более авторитетную точку зрения лондонца. Его мнение (по сути, признание значимости экономической теории) доминирует и во второй половине повести, которая представляет собой в основном назидательный диалог, в котором лондонский бизнесмен объясняет недовольным рабочим, как работает «рынок», как конкуренция в торговле влияет на цену товаров и уровень вознаграждения, а также как европейский рынок оказывает влияние и на британских фабрикантов, и на рабочих – хотят они этого или нет[a].

В повести «Забастовка, или Терпение – лучшая политика» (The Turn-Out, or, The Patience is the Best Policy) (1829) Мартино снова использует диалог, но теперь более равноправный: между владельцем фабрики мистером Уоллесом и представителем рабочих Генри Гилбертом. Мартино, похоже, интуитивно поняла проблему, которую Грег Майерс связывает как раз с использованием в назидательной литературе диалогов, где «как будто должны учить на опыте, но на самом деле учат доверять авторитетам»[76]. Мужчины выражают свои взгляды на упадок торговли камвольной шерстью, и если доводы мистера Уоллеса оказываются убедительнее, то это только после того, как Генри Гилберт полностью высказывает свое разочарование и горе по поводу сложившейся ситуации. Мартино безоговорочно соглашается с подзаголовком одного из стихотворений Мор: «Половина буханки лучше, чем никакой буханки», – но приходит к своему выводу по-другому. У Мор восставший работник говорит: «Ты прав, если я восстану, я турок! // Поэтому он бросил вилы и пошел на свою работу»[a]. Мартино же прослеживает жизненный путь трех представителей рабочего класса: Генри, призывающего к забастовке, его брата Джеймса, который хочет продолжить работу, но отступает из‑за угроз забастовщиков, и Марии, невесты Джеймса, которая из‑за забастовки оказывается в бедственном положении. Эти истории жизни знакомят читателей с убедительными сюжетами, по мнению той же Мор, столь важными для популярной литературы, одновременно позволяя персонажам из рабочего класса высказать свои жалобы без авторской критики. Исследуя мотивы их поступков, Мартино проявляет более сочувственное отношение к их радикализму, даже когда выявляет ошибочность их суждений об экономике и политике. Мария, которая символизирует затруднительное положение женщин, теряет все свои сбережения, подчиняясь решениям мужчин, и приходит к выводу, что если бы братья могли «уравновешивать характеры друг друга», «много горя можно было бы избежать»[b]. Идущий вразрез с собственным здравым смыслом, Джеймс заключает: «Хотя низкие зарплаты всем в тягость, все что угодно лучше, чем ЗАБАСТОВКА». Генри, представитель бунтовщиков и зачинщик забастовки, хранит молчание, чувствуя себя виноватым за ущерб, нанесенный другим, но не отказывается от своей политической позиции. В этом рассказе 1829 года нет никаких намеков на благость и мудрость Провидения. Вместо этого повесть объясняет экономические вопросы в рамках теорий свободной торговли, спроса и предложения и глобального рынка товаров[c].

Без сомнения, старый Хоулстон, как назвала издателя Мартино, решил, что эти повести совместимы с другими рассказами его серии потому, что они демонстрируют ошибочность намеренной порчи фабричного оборудования, забастовок и подстрекательства к массовым беспорядкам. Тем не менее, работая для издательства Houlston и изучая брошюры его серии, Мартино не только извлекла практические уроки по созданию популярной дидактической литературы, но и научилась брать книжную форму, предназначенную для одной цели, и использовать ее для другой[a]. Хотя она утверждает, что не знала термина «политическая экономия», когда писала свои производственные повести, ее «Автобиография» связывает «Бунтовщиков» и «Забастовку» с серией, которая сделала ее профессиональной писательницей, – «Иллюстрации политической экономии» (1832–1834). Одним из источников «смущения» Мартино, я думаю, является как раз эта неожиданная связь: написание трактатов для консервативного евангелистского издательства в конечном итоге привело к ее собственной социально прогрессивной и политически радикальной беллетристике 1830‑х годов.

Таким поворотом Мартино в 1830‑х повторила то, что Мор сделала с нравоучительными брошюрами в 1790‑х: она взяла литературную форму, которая ассоциировалась с одной политической идеологией, и трансформировала ее для поддержания другой. В начале 1790‑х Мор использовала приемы популярной художественной литературы с целью распространения идеологии тори. Опасаясь роста революционных политических движений и провокативной якобинской литературы, распространявшейся среди сельской бедноты, Ханна Мор и ее сестры составили план производства и распространения «безопасного и полезного чтения» для детей из приютов, воскресных школ