Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка - Линда Петерсон

принцип всей серии) не может быть успешным», а издатель Чарльз Фокс попросил ее «полностью изменить план и выпустить политическую экономию в дидактической форме!», она отказалась менять свой подход, осознавая силу художественной литературы благодаря эссе о творчестве Скотта, которое она писала в то же время. Позже, когда «посредники и подстрекатели» призывали ее переехать в «больший дом на лучшей улице», она снова прибегла к «ужасному уроку» Скотта: «…никогда не закладывать свои мозги»[60].

Мартино использует пример жизни и карьеры Скотта, образцового современного ей профессионального литератора, чтобы начать собственную карьеру в качестве писательницы. По словам Дженис Карлиш, эссе Мартино о Скотте выполняет функцию «зеркальной автобиографии», посредством которой писательница, отражая жизнь другого, видит, понимает и создает себя[61]. В письме к лорду Брогаму, написанному в октябре 1832 года в ответ на его похвалу первым выпускам серии «Иллюстраций», Мартино рассказывает ему о себе, назвав себя «одинокой молодой писательницей, у которой не было предшественниц на ее литературном пути»[62]. Представление Мартино о себе как о первопроходце возникло, как мне кажется, благодаря ее проницательному анализу издательского рынка в 1820–1830‑х: она переходит от поэзии, этого высокого романтического жанра, к прозе, рассуждая об авторстве, она отмечает важность редакторов, издателей и аудитории, книгам она предпочитает периодические издания и осознает, что, как это ни парадоксально, анонимность периодической публикации может позволить женщине-автору «сделать себе имя». Тем не менее утверждение о том, что у нее «не было предшественниц на ее литературном пути», не совсем верно. Судя по критическим статьям, Мартино долго и усердно изучала «подсказки», оставленные другими авторами, хоть и прокладывала себе путь в новой области.

Изобретение новых территорий. Переработка женского опыта

Мартино разработала план принесшей ей известность и успех серии «Иллюстрации политической экономии», состоящей из двадцати пяти частей, летом 1829 года – за два с половиной года до того, как увидели свет ее эссе о Вальтере Скотте и первая часть «Политической экономии». В письмах к брату Джеймсу, тогда служившему священником унитаристской церкви в Дублине, Мартино сообщает, что пошатнувшееся семейное благосостояние вынуждает ее зарабатывать, обсуждает возможность проведения школы для девочек «по переписке» и делится набросками «литературной работы, тяготеющей к политической экономии, как ее повести „Забастовка“ и „Бунтовщики“»[63]. Описывая это литературное предприятие, она ни в коем случае не видит себя нарушительницей гендерных норм или создательницей новой карьерной модели для женщин. «Истории политической экономии», как она тогда их называла, опирались на успех учебника Джейн Марсе «Беседы о политической экономии» (1816)[64], а по форме наследовали наставительным рассказам, написанным Мартино для издательства Houlston. Как метко выразилась Шейла Хантер, все это ставило Мартино на роль «гувернантки нации»[65].

По задумке Мартино, запланированная серия согласуется с решениями, записанными тогда же, летом 1829 года, в ее личном меморандуме, в котором она обязалась посвятить себя «литературным занятиям». Вполне вероятно, что она писала этот меморандум, когда разрабатывала свою схему политической экономии. В числе десяти резолюций, в основном затрагивающих аспекты морального и интеллектуального характера, есть девятая:

Старайся как можно меньше думать о своих собственных интересах и пиши с целью приносить пользу другим; следовательно, не пренебрегай самой скромной литературной задачей, если она обещает быть полезной[66].

Другими словами, в начале (и в разгаре) публикации «Иллюстраций политической экономии» Мартино видела свою работу как продолжение написанных ею ранее поучительных книг и предшествовавшей ей женской литературной традиции. Только в одном вопросе Мартино потенциально отступила от гендерных норм: она обдумывала возможность (и желала этого) переехать в Лондон. Когда в 1830 году Фокс из Monthly Repository предложил ей должность редактора в городе, она выразила это желание в письмах к своему брату «как необходимое для литературной карьеры», а в письмах к матери – как необходимое для «постоянного доступа к музею и другим библиотекам»[67]. Ошибочно полагая, что ее дочь планирует жить «в квартирах», мать запретила переезд и написала Мартино с «категорическим приказом» вернуться домой[68], но затем пошла на компромисс, позволив Гарриет проводить три месяца в год в Лондоне при условии, что та будет жить с дядей, тетей и двоюродными братьями.

Оглядываясь назад, мы видим, что публикация «Иллюстраций» оказалась новаторской во многих отношениях: концептуально – как произведение, которое смогло внести весомые изменения в политические и социальные взгляды; для Мартино лично – как возможность вступить в лондонское литературное общество; профессионально – как проект, открывший новые возможности и пути для женщин в литературном мире. Однако, как свидетельствуют письма Мартино, еще в процессе публикации она не до конца понимала значение своего предприятия. К 1855 году, когда Мартино писала автобиографию, она уже осознала значение «Иллюстраций» для своей карьеры в литературе. Она удалила отсылки к женской литературе XVIII – начала XIX века и, возможно, даже забыла какие-то обстоятельства на издательском поле, способствовавшие появлению «Иллюстраций». Короче говоря, она пересмотрела свое представление о себе и превратилась в «одинокую молодую писательницу», у которой не было предшественниц, которые бы проторили ей путь, героическую женщину-автора, которая сумела сама пробиться в мире литературы. Она создала новый миф.

На этой переоценке собственной роли я сфокусируюсь в оставшейся части главы. Моя цель здесь – проанализировать профессиональное и политическое значение «Иллюстраций», понять, почему Мартино стремилась дистанцироваться от их литературных корней, и обозначить ее радикальный отход от подражания Ханне Мор, так четко отразившемся в ее дебютном эссе 1822 года. Следы этого дистанцирования мы можем увидеть в «Автобиографии» Мартино: в ее комментариях к рассказам и повестям, написанным для шропширского издательства Houlston, в том, что она ничего не пишет о влиянии на ее ранние морально-этические сочинения примера Ханны Мор и ее «Дешевой сокровищницы трактатов» (Cheap Repository Tracts), и в том, как Мартино подчеркивает значимость своего прорыва как женщины-литератора в эпоху реформ 1832 года. То, что Мартино совершила прорыв, не вызывает сомнений, но ее новаторство уходит корнями как в ее раннюю карьеру, так и в литературное прошлое.

Рассказывая историю своего литературного ученичества, Мартино сводит к минимуму воспоминания о сотрудничестве с Houlston в 1820‑х годах, упоминая лишь «радость и смущение»[69]. Я думаю, смущение Мартино можно объяснить тем, что идеология евангелистского издательства вскоре стала чуждой, даже противоположной ее собственной. Опираясь на успех «Дешевой сокровищницы» Ханны Мор (1795–1798), издательство Houlston выпускало серии нравоучительных произведений, привлекая таких писателей, как Мэри Марта Шервуд[a], Люси Литтлтон Кэмерон и Джордж Могридж, – все они