Благородство духа. Утраченный идеал - Роб Римен

пока это маленькое, язвительное словцо, как эхо, звучало у него в голове, его веселое, беззаботное существование, до сих пор надежное и само собой разумеющееся, медленно и неизменно раздирали сомнения.

В ту ночь Аристокл не мог заснуть и, как только взошло солнце, отправился он к Сократу. На удивленный вопрос, чего он от него хочет в столь ранний час, молодой человек не мог ничего ответить, кроме как сказать о принятом им решении.

— Я хочу изменить свою жизнь. Я хочу стать твоим учеником.

— Мой юный друг, для меня это большая честь, но, к сожалению, я должен тебя разочаровать. Я не учитель, и поэтому у меня нет учеников. Я бы даже не знал, чему бы я стал тебя обучать. Я и сам ничего не знаю.

— Я думаю, что ты знаешь всё.

— Ты ошибаешься. Однако ты пробудил мое любопытство. И чему ты хочешь учиться?

Аристокл, застигнутый врасплох этой реакцией, немного помедлил, прежде чем, не скрывая своего разочарования, сказал:

— Сократ, моя семья богата, влиятельна, всем известна и уважаема, и до вчерашнего вечера у меня не было никаких сомнений, что и моя жизнь сложится так же. Ты лишил меня этой уверенности. Можешь себе представить, каково это, когда всё, во что ты верил, что всегда считал важным, когда всё это за одну бессонную ночь на твоих глазах исчезает, как дворец из песка, смытый набежавшей волной? Ты когда-либо ощущал пустоту, когда всё, что тебя наполняло гордостью, вдруг переставало существовать? Разве ты не знаешь о боли и разочаровании, когда уже больше не в состоянии отрицать, что жил в мнимом мире?

— Ах вот оно что, я сделал тебя несчастным, и теперь я вновь должен сделать тебя счастливым? Для этого ты пришел и нарушаешь мой утренний покой?

— Избавь меня от своей иронии. Ты знаешь, я пришел не для того, чтобы жаловаться. Я был так глуп, что до сих пор не замечал самодовольства моего беззаботного маленького мира, но я всё же не так глуп, чтобы хотеть оставаться в этом мнимом мире. Пришло время познакомиться с настоящим миром.

— Последнее я не стану оспаривать, но сказанное не меняет того, что пребывание твое здесь неуместно. Могу я тебе напомнить, что все еще идет война? Отправляйся туда, хотя бы потому, что не стыдно сражаться за свой город.

Аристокл ушел. Через три года он снова вернулся. «Рассказывай!» — единственно, что сказал Сократ, когда они встретились. И он начал рассказывать о сражениях; в отличие от описываемого в героическом эпосе, он узнал, что война в конечном счете не что иное, как смрад разлагающихся трупов, изувеченные тела и глухая скорбь тех, кто остался в живых. Его друг, которого он любил всей душой, пал в сражении. Он знал теперь жгучую боль утраты и неизбывный вопрос в чем может быть смысл жизни, если самое лучшее может так легко быть потеряно. Он видел верность и предательство, ему встречались и храбрецы, и трусы, и всегда оказывалось, что ни ум, ни богатство не служили залогом благородства характера. Как отпрыск славной семьи, он и там получал приглашения со стороны самых известных фамилий. Он сидел за богато накрытыми столами, ибо и в военное время они ни в чем не испытывали недостатка. И все же за опьянением, шумом и смехом, казалось, зияла холодная пустота. Он встречал там видных персон, и уже скоро оказывалось, что красивые слова, такие, как «ценность наших традиций», «наилучшее для людей», «всеобщее благо», значат не что иное, как служить интересам устраивавших пир хозяев. Ему бросалось в глаза, как легко охватывали людей страсти и чувственные желания и какие губительные силы высвобождались тогда. Месть, ненависть, зависть — каждый порядочный человек против всего этого, но никто, кажется, не может противиться их притягательной силе. Люди явно хотят верить всему, и лучше верить, чем размышлять. Но более всего поразило его, что самоочевидность, почти целиком определявшая всё его существование, казалась поистине вездесущей: власть традиций и всего, что считалось обычным; соблазнительное удобство всегда следовать моде, расхожим мнениям и установленному порядку; неоспоримая уверенность, что всё создано раз и навсегда. Потворство стремлению к бессмысленному существованию ведет к тому, что изумление перед всем существующим и критические вопросы рассматриваются не только как нечто странное, но и как нежелательное.

— Сократ, — завершил Аристокл свой рассказ, — мой друг, которого я потерял, называл меня Платоном, широкоплечим, потому что таков я с виду. Аристоклом я ушел отсюда, чтобы, как ты знаешь, научиться тому, как мир устроен в действительности. Платоном я возвратился обратно, чтобы учиться тому, каким мир должен быть.

— Платон, друг мой, подойди и дай я тебя обниму. Ты теперь понимаешь, почему тебе следовало оставить свою семью, свои книги, а также и меня и отправиться на эту проклятую войну? Сперва нужно узнать жизнь, перед тем как сможешь ее понять. И если ты хочешь понять жизнь, если хочешь найти правдивый ответ на вопрос, как надо жить, то прежде всего этот вопрос должен стать вопросом жизни, вопросом, который жжет тебя как неутолимая страсть. До тех пор пока этот вопрос не более чем отвлеченная фраза, ты будешь некритически следовать ожиданиям твоей семьи и твоего окружения или послушно приспосабливаться к господствующим нравам и обычаям. Но после того как ты теперь увидел столько бессмысленного, вопрос, что же тогда осмысленно, становится неизбежен! Если ты узнал безутешное горе и ищешь сочувствия; если знаешь, что потерял самое дорогое и в безмолвном отчаянии спрашиваешь, стоит ли жизнь усилий; и к тому же понимаешь, насколько пусты громкие слова, которые выплевывают священнослужители; насколько пусто всякое самодовольство; как зачастую незначаще существование великих мира сего; что можно быть высокоученым и при этом совершенным невеждой; если знаешь глубоко сидящий страх понять на старости лет, что растратил свою жизнь на то, ради чего в конечном счете не стоило жить, так как жизнь вообще не имеет подлинной ценности, — тогда, мой дорогой Платон, тогда вопрос о смысле жизни и правильном образе жизни становится поистине вопросом жизни, и для тебя не остается ничего иного, как поиски истины. Я не оракул и не хочу быть оракулом, и не жди от меня, что я могу тебе сказать, что есть истина. Но твой вопрос это и мой вопрос, так будем же исследовать его вместе. Иди, пойдем вместе. Мы ведь не единственные, кто ставит перед собой этот вопрос и кто знает, что смогут сказать нам другие. А кроме того — что может