Благородство духа. Утраченный идеал - Роб Римен

без друга не существуют. Всё более возмущенный Сартром, который, будучи ослеплен своим политическим абсолютизмом, хочет поддерживать ложь, — «дело идет о цели, ты должен быть реалистом», — Камю пишет другу: «Иногда я испытываю ненависть к своему времени. Я не идеалист. И не реальность я ненавижу, сколь отвратительной и жестокой она бы ни оказалась. Но нас пичкают ложью. Россия сегодня — окруженная сторожевыми вышками страна рабов. Я до конца буду бороться против того, что режим концлагерей превозносят как орудие освобождения и школу грядущего счастья. Лишь одна вещь в мире кажется мне более важной, чем справедливость: если не сама правда, то стремление к правде. Нам не нужно надежды, нам нужна только правда».

XII

«Разве не все мы в ответе за отсутствие ценностей? Не Должны были бы именно мы открыто объявить, что мы заблуждались и что моральные ценности действительно существуют?» Эта мысль никогда не покидала Камю. Ни общественные интересы, ни историческая необходимость не могли освободить его от интеллектуального долга служить культуре, быть непредубежденным в своих суждениях и высказывать правду. Так же как Томас Манн и Жюльен Бенда, он пришел к пониманию, что политизация духа также является детищем нигилизма. Человек уже больше не духовное существо, со своими вопросами, на которые не получает ответа. Вопрос о смысле жизни вытеснен целью. Цель — счастье, и дать его может политика. Никаких забот, никаких сомнений, никаких вопросов. Миф или Рассудок, Традиция или Наука, Правые или Левые — то или другое из двух укажет правильный путь. К совершенному обществу и к совершенному человеку. Но аристократия духа изгнана. Пришли совершенные варвары.

XIII

Тот, кто причастен культуре и духовной жизни, не может без замешательства взирать на европейскую историю XX столетия. Сколько их было? Сколько ученых, писателей, поэтов, художников, научных работников без труда отказывались от культуры, чтобы примкнуть к триумфу лжи, диктатуры, насилия? Сколько образованных людей служили своим интеллектом оправданию террора? Лучше не подсчитывать. Списку не будет конца. А сколько подвижников духа не жертвовали своей целостностью и поэтому расставались с жизнью в лагерях уничтожения и лагерях принудительного труда — адских творениях безграничного предательства духа? Этому списку, лишающему нас дара речи, тоже не будет конца.

Посмотрим вокруг. Сколько тех, для кого почитать политическое Единственно Правильное важнее, чем высказывать правду и судить о вещах непредвзято? «А crisis becomes a disaster only when we respond to it with preformed judgement, that is with prejudices» [«Кризис становится бедствием, только если мы подходим к нему с заранее выработанным убеждением, то есть с предубеждением»], — после войны пришла к выводу Ханна Арендт.

Велики изъяны интеллектуальной целостности. Велико предательство интеллектуалов. Но удивительны ли они, эти изъяны западной культуры? Откуда всё это? Где корни нигилизма? Почему аристократия духа совершила это предательство?

Искушение властью — одна из главных причин. К тому же хочется иметь влияние, хочется, чтобы к тебе прислушивались, а еще лучше — чтобы тобой восхищались. Ничто так не порабощает, как власть и слава. И чтобы обрести власть и славу, чтобы оставаться партийным идеологом или законодателем мнений, получить возможность быть выразителем чаяний бессловесной массы, необходимо неустанно приспосабливаться. Если где и господствует конформизм, то это среди политизированных интеллектуалов. Рисковать потерей власти и влияния ради духовной независимости — помыслить такое эти реалисты могут не иначе как с ужасом.

В угоду политической власти расстаются со сферой духа, оправдываясь тем, что нужно не объяснять, но изменять мир. Покончить с несправедливостью! Но, как справедливо заметил Бенда в эссе о предательстве интеллектуалов, великие мыслители: Эразм, Спиноза и Кант — всегда были верны сфере духа и своей независимости. Они не предавались высокомерным мечтаниям о спасении человечества от всякого зла, но оставались верны своему долгу укреплять понимание добра. Сознание добра и зла, понимание ценностей и достоинства сохранялось. Разве это недостаточное оправдание интеллектуального существования? Для многих интеллектуалов — недостаточное: «Today, a special temptation of writers is that they can live largely by giving views about subjects of which they know nothing» [«Сегодня писатели испытывают искушение особого рода: они могут жить в значительной степени тем, что высказывают свои взгляды о вещах, совершенно им неизвестных»],— заметил Стивен Спендер в 1951 году. И разве с тех пор что-нибудь изменилось?

Другая причина пренебрежения непреходящими ценностями и аристократизмом духа — собственное неверие. Неверие интеллектуала во все эти ценности. И колоссальное влияние естественно-научных парадигм играет здесь очень важную роль. Непреходящее, смысл, достоинство, Добро, зло, красота, любовь, участие, мудрость, справедливость, опыт, добродетели, самопознание — понятия, которых собственно язык науки не знает, ибо это язык объективности, реальности, фактов, анализа, цели, процесса. Если область интеллекта ограничивается этим ничего не значащим языком, дух теряет способность говорить о значении. Ибо факты сами по себе не говорят ничего. Но оценка действительности возможна только благодаря знанию, которому ведомы ценности, различие между ценным и цены не имеющим, между добром и злом, осмысленным и бессмысленным. Это знание есть культурное знание: язык художников, поэтов, мыслителей. Язык, неведомый клонированным псевдонаучным интеллектуалам. Поэтому также и пишут они так плохо. Помимо сообщений из области «социальной реальности», ничего ценного сказать они не в состоянии.

И это все еще Das verschleierte Bild zu Sais [Покрытая статуя в Саисе]. В балладе Шиллера юноша, влекомый жаждою просвещения, отправляется в Саис, в Египте, дабы стяжать знание у жрецов. «Was hab ich, wenn ich nicht alles habe?» [«На что мне это, коль оно не всё?»] — спрашивает юноша. И они отправляются в храм, где находится некая статуя, скрытая под покрывалом.

— Was ists, das hinter diesem Schleier sich verbirgt? [Что там, сокрытое под покрывалом?] — спрашивает жаждущий знания.

— Die Wahrheit [Истина], — ответствует жрец.

— Wie? — ruft jener, — Nach Wahrheit streb ich ja allein, und diese gerade ist es, die man mir verhüllt? [Как, — восклицает тот. — Я к Истине стремился, и вот она, и от меня сокрыта?]

— Das mache mit der Gottheit aus <…>. Kein Sterblicher, sagt sie, rückt diesen Schleier, bis ich selbst ihn hebe. [Богиня порешила так. Никто из смертных, рекла, не совлечёт покров мне вопреки].

Они уходят. Юноша возвращается. Он смотрит. И вскоре он умирает.

Таков один из древнейших мотивов истории познания. Абсолютная истина, и всё, что ее символизирует, — Грааль, яблоко с древа жизни, скрижали Завета, рыцарь лебедя, статуя в Саисе — об этом нельзя вопрошать, это нельзя увидеть, этим нельзя желать обладать. Абсолютное не принадлежит смертным.

Weh