Благородство духа. Утраченный идеал - Роб Римен

этим ради познания истины, ради того, чтобы различать между ценным и цены не имеющим, между добром и злом. И именно потому, нто духовные качества бытия универсальны и вневременны, эти ценности трансцендентны и абсолютны. Однако ни одно смертное существо никогда не сможет стать обладателем абсолюта. Поэтому никто из знатоков наилучшего никогда не сможет претендовать на абсолютную истину, и всё это, как в Талмуде, разговор, который не имеет конца.

Таковы суть — неужели нам следовало бы написать были? черты идеального государства и идеального человека, поисками чего был занят Сократ, когда хотел найти значение такой ценности, как справедливость.

IX

Одинокий человек живет в скромной комнате в окруженной высокими холмами небольшой деревушке у моря. Кровать, столик с тазом для умывания, диван, большой стол и стул. Днем — если жестокая мигрень не вынуждает оставаться в постели, — он предпринимает долгие прогулки в лес и вдоль берега моря. Вечером, в своей оторванности от мира, при скудном свете керосиновой лампы, едва выхватывающем из темноты его рабочее место, Ницше пишет заметки и письма. 2 июля 1885 года он пишет одному далекому другу:

«Наше время, вообще говоря, безмерно поверхностно, и я достаточно часто стыжусь, что уже так много сказал publice [публично] такого, что ни в какое время, даже в куда более ценные и глубокие времена, не было бы услышано “публикой”. Нельзя не нанести вреда инстинктам и вкусу среди “свободы печати и свободы бесстыдства” нашего века. Я обращаюсь к образам Данте и Спинозы, которые лучше справлялись с участью одиночки. Правда, в отличие от меня, они придерживались такого образа мыслей, который позволял им выносить одиночество; наконец, для всех тех, кто сколько-нибудь разделял компанию с “Богом”, еще вовсе не существовало того, что я понимаю под “одиночеством”». Он смотрит в окно и видит стену тьмы и свое зеркальное отражение, обмакивает перо в чернильницу и добавляет еще одну фразу: «У меня теперь в жизни единственное желание: чтобы со всеми вещами дело обстояло иначе, чем я их постигаю, и чтобы кто-нибудь сделал мои “истины” недостоверными».

Да, это так. Быть одному еще не значит быть в одиночестве. Имея далеких друзей — тем более. Но кроме того, есть друзья, которые никогда не покидают тебя и с которыми всегда можно беседовать о чем-нибудь путном. Книги. Данте. Спиноза. Гёте. Но и они бы не понимали меня. Настоящей дружбы, родства душ — этого и с ними не удалось бы достигнуть. Я их понимаю, они меня — нет. Столь же мало понимает меня нынешний век. Я пришел слишком рано. Одиночество. У меня нет выбора. Что сказал Лютер, когда вынужден был защищаться? «На том стою, и не могу иначе». Ах, Лютер. Писать — уж это он умел. Сравнить его мастерство с убожеством нынешнего богословского сброда. Бумагомаратели! Образованные филистеры! Лютер — он любил драматизм. Внимание, слава — это же грандиозно. Папская тиара, власть. Кто ищет публичной славы, всегда к ней стремится. «Bene qui latuit, bene vixit», Tristia [Скорби, IV, 4, 25] Овидия. — А студенты должны были это переводить: «Кто прожил уединенно, прожил во благе». Они ничего не поняли. Публичность! Газета! Это их Валгалла. Что я еще тогда сказал? «Вместо утренней молитвы вы читаете газету». Им понравилось. Этого они тоже не поняли. Таковы образованные. А я читал им лекции об Образовании, где разъяснял, что никто бы не стремился к Образованию, если бы понимал, как невероятно мало число действительно образованных людей и как мало их вообще может быть. У людей бесчисленное количество способов делать себя дураками. Гордое слово Bildung [образование/воспитание] лишено всякого смысла; оно всего лишь разукрашенная, пустая кукла. Пользу провозгласили важнейшей целью жизни. Зарабатывать больше, желательно же — еще больше. И я, возложивший на себя благородную задачу воспитания молодежной элиты, довел свой труд до такого низкого уровня, чтобы формировать courante [годных к обращению] людей. Всё должно было бы стать courant, сиюминутным, приспособленным, ходовым, прежде всего не инаким, не трудным, не тяжелым, привычным, лучше всего — привычным. Только так можно было бы быстрее всего заработать, только так каждый был бы счастлив. Не так сложно, господин профессор! Пожалуйста! Ведь всякое образование, которое ведет к одиночеству, где речь идет не о деньгах и приобретении, которое требует времени, образование, нацеленное на создание собственного Я, было бы «höheren Egoismus» [«в высшей степени эгоизмом»], было бы «unsittlichen Bildungsepikureismus» [«безнравственным образовательным эпикурейством»]. Комедия, если бы это не было трагедией. Университеты. В 25 лет стать профессором. Хорошо еще, семь лет спустя я от всего этого отказался. Мигрень. Эти адские боли всё же принесли какую-то пользу, ни Верситет наш испорчен. Люди, годные к обращению. Вот где они сидят. Вот где их формируют. Конформируют. Новая дефиниция наилучшего. Приспосабливаться. К деньгам и публике, разумеется. Интеллектуалам не спасти мир. Да это и не нужно. Ведь мир погибает. Они способны только ускорить гибель. И писать они тоже уже не могут. Пусть они улучшат свой стиль. Тогда улучшится и их мышление. И что? Я живу, как Овидий, в изгнании, которое я сам себе выбрал. Пишу книги, которых никто не читает. Я открыл истину, которая никому не понятна. Мне сорок лет и я чувствую себя стариком. Как будто никогда не состарюсь. В моей истине кроется мое одиночество. Я никогда не позволял себе идти на уступки. Всегда оставался верен чистому мышлению. Паскаль. Конечно, помешанный на самобичевании. Но блестящий и истинный. Мошенничество. В нынешнем христианстве сплошное мошенничество. Добродетели — лицемерие, и усердное послушание сходит за благочестие. К Паскалю я отношусь с уважением. «Toute notre dignité consiste donc en la pensée» [ «Всё наше достоинство заключается в мысли»]. Безусловно. Совершенно верно. У меня нет другого выбора, кроме как думать и впредь. Оставаться этому верным. Смотреть прямо в глаза действительности. Сократ. С него всё началось. Данте, Спиноза, Паскаль, Гёте! Хотя веймарский гений и был язычником, своей глубокой симпатией к морали Евангелий он принадлежал к их числу. К одиноким вместе с их Богом. Если они одиноки, то я еще более одинок. Мое время еще придет. Гёте. Более европеец, чем немец. И поэтому великий человек. «Unser ganzes Kunststück besteht darin, daß wir unsere Existenz aufgeben, um zu existieren» [ «Весь наш фокус состоит в том, что мы отрекаемся от нашего существования, чтобы существовать»]. Блестяще сформулировано, но неверно, мой дорогой Гёте. Повседневное, телесное существование, и ничто иное. В этом всё. То, что после него, и то, что