Воспоминания. От службы России к беспощадной войне с бывшим отечеством – две стороны судьбы генерала императорской армии, ставшего фельдмаршалом и президентом Финляндии - Карл Густав Эмиль Маннергейм

чтобы выразить свою признательность за работу дивизии в течение того года, когда она входила в состав его армии. Он выразил сожаление по поводу того, что наша задача, вероятно, будет неблагодарной и трудной ввиду низкой ценности румынской армии. «Она разгромлена. Армии больше нет» – таков был его суровый комментарий. 20 декабря мы достигли небольшого городка Одобешти, в 15 милях к северо-западу от Фокшан. За время этого долгого марша дивизия не потеряла ни одной лошади.

В Фокшанах я явился к генералу Авереску, командующему 2-й румынской армией, который тепло приветствовал дивизию. Ввиду довольно спокойной обстановки он приказал командиру дать дивизии отдых на несколько дней, но нам не пришлось долго им наслаждаться, поскольку в ту же ночь мы получили приказ выступать. Собираясь наступать вдоль реки Пума, немцы атаковали одноименную железнодорожную станцию, где румынская бригада под командованием полковника Стурдзы была в тяжелом положении. 12-я кавалерийская дивизия и бригада Стурдзы, которые были переданы под мое командование, были объединены под названием «дивизия Вранча».

Теперь я командовал сектором шириной около 38 миль, пересеченным горными реками Сушица, Путна, Наружа и Забала, где немцы энергично продвигались к долине Серета, чтобы создать благоприятные условия для удара в тыл русской 9-й армии. Хотя моим кавалеристам не хватало опыта ведения боевых действий в горах, они с честью проявили себя. Однако силы дивизии Вранча были недостаточны, чтобы противостоять растущему натиску, ее постепенно усиливали подкреплениями. Вскоре в ее состав вошли две русские и две румынские кавалерийские дивизии, две румынские пехотные дивизии и румынская пехотная бригада.

Наиболее критическая ситуация сложилась на моем левом фланге, где казачья дивизия под командованием генерала Крымова составляла связующее звено между дивизией Вранча и 1-м румынским армейским корпусом и отвечала за оборону горного хребта Магура с его вершиной высотой более 3000 футов. С горы были видны Фокшаны на востоке и окружающая их равнина, простиравшаяся насколько хватало глаз. Тревожное сообщение пришло ко мне ночью 3 января 1917 года. Тщетно пытались связаться с аванпостами Крымова – генерал и его дивизия исчезли без единого слова предупреждения. Ни у меня, ни у румынского командующего не было лишних войск, чтобы восполнить этот пробел, и немцы не замедлили занять сектор Крымова и открыть огонь по Фокшанам, которые Чиккралу Авареску и его штабу пришлось эвакуировать. Когда несколько дней спустя перебросили войска и начали контратаку, горный гребень был настолько укреплен, что сил для его захвата было совершенно недостаточно.

Примерно через неделю я получил объяснение странному поведению Крымова. В его приказе по части было следующее предложение: «Потеряв всякое доверие к румынской армии, я решил отвести дивизию в ближайший русский армейский корпус и сообщить там о весьма оригинальном методе выхода из сложной ситуации».

Трудно понять, как генерал Крымов, имевший доброе имя офицера, мог так грубо нарушать правила ведения войны, тем более что, исчезнув без предупреждения, он сделал невозможным устранение причиненного им ущерба. И тем не менее этот офицер Генерального штаба даже не получил выговор.

После того как дивизия Вранча в течение месяца обороняла подступы к Фокшанам и долине Серета, ее вывели для отдыха и подкрепления. 12-й кавалерийской дивизии был отдан приказ отправиться в изобильную Бессарабию. Не без сожаления покидал я Трансильванские Альпы.

Когда прощался с генералом Авареску, он выразил признательность дивизии за хорошую работу и попросил меня ходатайствовать, чтобы ей позволили остаться в его армии. Я мог только ответить, что в императорской армии это не принято.

Лишь много времени спустя я получил материальный знак румынской признательности в виде креста 3-й степени ордена Михая Храброго. Задержка, очевидно, была вызвана тем, что я дважды отказал в разрешении двум моим румынским дивизионным командирам, за которыми посылал король Фердинанд, покинуть свои посты в разгар операции.

Как только мы прибыли в Бессарабию, я попросил разрешения на короткий визит в Финляндию, и оно было получено. В середине февраля я узнал, что император находится в Царском Селе, и, будучи генералом свиты и бывшим полковником гвардейских улан, на следующий день явился к нему с докладом. В тот день предполагалось всего несколько аудиенций, и мне сразу же предоставили одну из них. Я думал, что императора, который обычно был хорошим слушателем, особенно заинтересует ситуация на румынском фронте, откуда он получал мало личных донесений, но он был заметно рассеян.

По окончании аудиенции я спросил адъютанта императора, примет ли меня императрица. Оказалось, она больна, но я хотел, чтобы это не выглядело неуважением, и просил сообщить ей, что нахожусь в городе по пути из Румынии в Финляндию, и спросил, не удостоит ли ее величество меня аудиенции. В ответ было сказано, что она ожидает меня на следующий день.

Императрица выглядела хрупкой, а волосы у нее поседели с тех пор, как я видел ее в последний раз. Хотя в целом она была сдержанна, особенно по отношению к людям, которые редко удостаивались чести посещать ее, в этот раз была оживлена и очень заинтересовалась тем, что я рассказал. Тринадцатилетний наследник престола присутствовал при этом и тоже внимательно слушал мой рассказ. Когда я похвалил полковника Стурдзу, ее величество спросила:

– Неужели это тот самый Стурдза, о котором говорят, что он дезертировал к врагу?

Я ответил:

– Прошло всего несколько недель с тех пор, как я покинул фронт, и не могу в это поверить. Готов поклясться честью, что полковник Стурдза не способен на такое.

Добравшись до отеля, я узнал, что Стурдза действительно дезертировал, а с самолета были сброшены прокламации, в которых он призывал войска прекратить разрушавшие Румынию боевые действия и перейти на сторону немцев.

Моральный дух в Петербурге был очень низок. Открытой критике подвергалось не только правительство, но и царь. Люди устали от войны, в стране царил экономический хаос, выходил из строя транспорт. Во время сильных морозов последних недель лопнуло свыше тысячи паровозных котлов, и в довершение всего сильные снежные бури вызвали серьезные перебои в движении, что привело к острой нехватке топлива и хлеба в столице и других крупных городах.

На фронте, конечно, было невозможно следить за политическими событиями, и поэтому за несколько дней, проведенных в Петербурге, я услышал много интересных новостей. В Думе, собравшейся 1 ноября 1916 года, звучали революционные речи, и даже среди консерваторов недавно произошли такие перемены, что правительство потеряло большую часть своих сторонников. Чрезвычайно важным было то, что ультраконсервативный Государственный совет – палата лордов России – после тщетных призывов к формированию парламентского правительства присоединился к оппозиции. Для меня также стало