Атомный век Игоря Курчатова - Александр Анатольевич Цыганов

принял, естественно, и И.В. Курчатов, хоть ему и было поручено составление «первоочередных задач». Изящный, конечно, но уж больно банальный академический ход: возглавить некий комитет, а реальную работу в нём поручить тому, кто в ней разбирается. Контролируя, однако, самостоятельно всё. И прежде всего деньги.

Чего стоила, скажем, записка В.Г. Хлопина в Президиум Академии наук с расчётом, что-де нужно иметь в распоряжении Президиума же 400 000 рублей, ещё 300 000 – в распоряжении АН УССР, а ещё 500 000, чтобы лежали в Наркомфине СССР. Чтобы из этого фонда «по указанию Урановой комиссии производилось финансирование тех или иных работ, безразлично, проводятся ли они в учреждении Академии или в учреждениях других ведомств, так как работы по проблеме урана ведутся по комплексному плану, разработанному Комиссией, согласованному с различными ведомствами и утвержденному Президиумом АН СССР 15/Х 1940 г.» [141, с. 221–222].

Любопытно, что в плане Президиума основная часть тем – а именно десять – была нарезана Радиевому институту, в то время как остальным – по одной-две. Ленинградскому физтеху – три. Соответственно, и финансовую щедрость председатель Урановой комиссии академик В.Г. Хлопин ожидаемо оказал своему институту:

Записка А.Ф. Иоффе секретарю Президиума АН СССР П.А. Светлову о положении проблемы использования внутриатомной энергии урана. 24 августа 1940 г. [Архив РАН]

Наиболее крупные из представленных пока и одобренных Урановой комиссией заявок суть:

1) Радиевого института АН СССР – на 330 000 руб.;

2) Украинск. физико-технич. ин-та – 223 000 руб.;

3) Днепропетровск. ин-та физ. химии – 78 500 руб.;

4) Горного музея (Ленинград) – 50 000 руб.;

5) Биогеохимич. лаборат. АН СССР – 35 000 руб. [141, с. 221–222].

Закончились, однако, подобные уловки тем, что 2 декабря 1940 года А.Ф. Иоффе из Урановой комиссии вышел. И не от плохого характера Абрам Фёдорович позволял себе поддеть коллегу, намекая на его некомпетентность. В записке на имя вице-президента АН СССР О.Ю. Шмидта об ошибках в постановлении Президиума Академии по урановой проблеме он не без яда писал:

План научно-исследовательских и геологоразведочных работ организаций АН СССР и других ведомств по проблеме урана на 1940–1941 гг.

15 октября 1940 г. [Архив РАН]

В протоколе… сказано, что открытие самопроизвольного деления урана ставит вопрос о практическом использовании внутриатомной энергии. Это неверно: распад на протяжении 1018 лет не может служить источником энергии. Имеется, правда, гипотеза Флёрова (о которой, быть может, слыхал ак. Хлопин), полагающего, что ядро [затёрто в документе] 239/93 может расщепляться. Но и это может дать энергию лишь через много тысяч лет. Следовательно, к «практическому» использованию отношения не имеет. Очевидно, здесь либо неточная формулировка слов докладчика, либо, что я считаю более вероятным, ошибка самого докладчика.

…

По-видимому, докладчики (ак. Хлопин и ак. Вернадский) не знают точно положения дела. Их нельзя в этом винить, так как они не физики. Но им следовало бы предварительно обсудить вопрос в Физ-мат отделении или в Ядерной комиссии. И уж во всяком случае, им следовало пригласить на заседание Президиума, где они предполагали делать доклад по плохо им знакомому вопросу, специалистов по атомному ядру. Тогда в постановлении не было бы таких дилетантских промахов [252].

Записка А.Ф. Иоффе О.Ю. Шмидту об ошибках в постановлении Президиума АН СССР по проблеме урана. [Архив РАН]

Намекая сначала на некомпетентность, в заключение Иоффе совсем уж прямым текстом указывал на дилетантизм уважаемых оппонентов. Словом, это «дилетантское произведение людей, не знающих этого дела», не принял, естественно, и Курчатов, хоть ему и было поручено составление «первоочередных задач». Но Игорь Васильевич давно уже умел обращать чужие диверсии на пользу делу. Меньше чем через неделю группа, которую он, пользуясь данным ему заданием составления первоочередных задач собрал в составе Ю.Б. Харитона, Л.И. Русинова и Г.Н. Флёрова, подала в Президиум Академии программу и план работ по «использованию энергии деления урана в цепной реакции».

Трудно сказать, с какими глазами читали этот документ Вернадский и Хлопин, но основную часть исследований предполагалось вести в ЛФТИ под руководством научных сотрудников из команды И.В. Курчатова. Ещё часть – в Институте химической физики (та же замечательная парочка Ю.Б. Харитон и Я.Б. Зельдович), а также в УФТИ и РИАНе. Академии наук (в лице какого-нибудь химического института, как бы и не физической химии А.Н. Фрумкина) поручалось срочно достать и изготовить для исследований металлический уран в количестве одного килограмма.

Свою ответную программу представил директор РИАНа. В ней 38 тем для исследований, почти половину которых должны были возглавить сотрудники Радиевого института; остальные темы нарезались 11 другим институтам, причём ЛФТИ достались лишь две. Вот ими и предлагалось заняться со своими сотрудниками Игорю Курчатову.

Надо ли говорить, какой план утвердил Президиум АН СССР?

Впрочем, и ноябрьское Всесоюзное совещание по физике атомного ядра также высказалось за программу Хлопина. Обоснование звучало бы комично, если бы не было столь вопиюще недальновидным: атомная энергетика – предмет отдалённого будущего, а средства на скорейшее получение цепной реакции найдут себе более полезное применение. Война в мире идёт, не слыхали?

Хорошо это (конкуренция!) или плохо (распыление сил!), но получалось, что в советской физике существовала перед войною этакая своя «изомерия» между научными школами и институтами с в общем-то похожими свойствами и задачами. И если взглянуть объективно, это было скорее хуже, нежели лучше: конкуренция работала больше «на вычитание», чем «на сложение». Просто в силу концептуальной и личностной разъединённости этих школ.

Объединить их в одну силу ещё только предстояло.

Игорю Васильевичу Курчатову.

Часть 3

Война

Что из болезней может быть хуже воспаления лёгких? Разве что те, что заканчиваются уходом в мир иной. Из остальных хуже воспаления лёгких всё же нет ни одной.

Особенно когда ты учёный. И всё понимаешь. Анализируешь нацеленным на исследование разумом. И хоть не медик и даже не биолог, но всё ж самой дисциплиной науки приучен воспринимать и анализировать данные из даже не связанных с твоей темой областей.

И ты лежишь, задыхаешься… Кашляешь до выворота, до исступления, исходишь какой-то ржавой мокротой… С колющей, режущей болью в лёгких…

И как будто тонешь, не в силах получить необходимую для жизни долю воздуха, с бесконечной щедростью разлитого над твоим задыхающимся телом. И главное – щедро вливающегося в лёгкие, которые… Которые не в силах его впитать.

И с сердцем неладно.

А мозгом, который жив и работает, прекрасно соображаешь, как твои альвеолы вместо воздуха наполняются жидкостью и гноем, как этот гной и экссудат не пускают в них кислород, словно насмехаясь над твоими попытками вдохнуть досыта…

И да, если честно, то соображаешь ты вовсе не прекрасно…