Атомный век Игоря Курчатова - Александр Анатольевич Цыганов

Но что есть морской бушлат? Говоря простонародно, куцавейка суконная. Никак не тулуп. Октябрь в Крыму – вполне по погоде. Но вот температурный диапазон от минус 22 до минус 30, каковой стойко показывали термометры в январе по пути Курчатова в Казань, бушлат превозмогал так себе.

Но и в бушлате, в общем, можно было держаться. Всё же в вагоне, всё же под крышей. Беда пришла позже – когда на одном из перегонов обнаружился в их вагоне заболевший тифом мужчина. На ближайшем же переезде поезд остановили, чтобы снять беднягу, а пассажиров, чтобы не подхватили ту же заразу, которую в России ещё с Гражданской войны помнили и боялись пуще огня, отправили на улицу.

А там – кромешная чернота зимней ночи, порывы ветра, закидывающие лица людей колючками снега, и те же «до минус тридцати». И пока ждали санлетучку, пока заболевшего снимали с поезда, пока дезинфицировали вагон, пока искали возможных заразившихся, людей так и держали снаружи.

Тогда-то Игорь Васильевич и простыл. А потом, когда уже доехал до своей станции, от вокзала до улицы Школьной, где жила Марина, семь километров шёл пешком. Ночью, по морозу, всё в том же одном бушлатике…

Так что с учётом его слабых лёгких и купированного в молодости, но оставившего свои следы туберкулёзного процесса не было неожиданностью, что Игорь, доковыляв до дома, сразу, едва ли не на пороге, свалился с высоченной температурой.

И на следующее утро с постели встать не смог.

Воспаление лёгких, тяжёлая форма. В жару и потном мороке прошёл месяц. Только начал поправляться, даже в военкомат сходил на улицу Свердлова, на учёт встать, – и вновь тяжелейшее воспаление лёгких. И затем – ещё и грипп. Или, быть может, рецидив пневмонии – в тех условиях не до тонкостей в клинической картине заболевания было. Хотя Курчатов в одном из писем говорил именно о гриппе: «До января был на юге, кое в чем был полезен делу обороны. После того как приехал сюда, болел воспалением легких, затем гриппом. Сейчас работаю, хотя в эти дни мне очень трудно…» [287, с. 148].

Больше двух месяцев он балансировал на истончающейся грани между жизнью и смертью. И всё же выжил, спасибо жене и брату. Они дежурили возле его койки и днём и ночью. Спасибо дорогому «папе Иоффе», который все связи свои включил, чтобы и врачей получше выделили, и им, врачам, условия получше создали. Чтобы они старались.

Врачи тоже люди. И тоже кушать хотят…

Потому как голодно было в Казани в ту первую военную зиму. Потом тоже, конечно, разносолов по карточкам не давали, но всё же так плохо, как в первую зиму, уже не приходилось. И не только врачам. «Мы не голодали, но есть всё время хотелось…» – вспоминал впоследствии молодой тогда, 25 лет, будущий академик и один из создателей водородной бомбы Виталий Гинзбург [292].

Гарантированный паёк получали по карточкам. Карточки, введённые 25 августа 1941 года, тогда были двух видов – хлебные на день и месячные на остальные продукты – и трёх категорий.

К первой принадлежали промышленные рабочие и инженерно-технический состав, работающие непосредственно на производстве, на транспорте и в строительстве. Кроме них продукты по этой категории получал оперативный состав НКВД и милиции, личный состав местной противовоздушной обороны и те, кто был занят тяжёлым физическим трудом, не будучи промышленным рабочим. Им полагалось 800 граммов хлеба в день. А в месяц – 800 граммов сахара и кондитерских изделий, 2,2 килограмма мяса и рыбы, 1,5 килограмма крупы и 600 граммов жиров.

По второй категории снабжали административно-управленческий персонал, служащих, сотрудников НКВД и служащих ПВО, не входивших в состав оперативных подразделений, а также работников культуры и… служителей культа. В эту же группу как раз и входили учёные и инженерно-технический состав научных институтов и конструкторских бюро. Им выдавали 600 граммов хлеба в день. В месяц же – 600 граммов сахара, 1,3 килограмма мяса и рыбы, 300 граммов жиров и 800 граммов крупы. Вот и в эвакуированных в Казань научных учреждениях выдавали в первое время по 600 граммов хлеба на сотрудника, а то и меньше. В том числе и Игорю Курчатову.

В третью категорию входили иждивенцы – те, кто не имел работы. Пенсионеры, инвалиды, дети, неработающие жёны и другие члены семьи. Им полагалось 400 граммов хлеба ежедневно, 500 граммов мяса и рыбы, 400 граммов сахара, 200 граммов жиров в месяц.

В общем, не потолстеешь даже и на первой категории.

К четвёртой категории можно отнести крестьян. Колхозникам карточки вообще не полагались. Почему-то считалось, что они смогут прокормить себя сами – на трудодни (было бы смешно, если бы не было так грустно для знающих реалии тогдашней деревни людей) и со своих участков и огородов.

Чтобы отоварить карточки, люди вставали в очередь с двух часов утра. «Жизнь в Казани идёт согласно лозунгу «Кто не стоит в очереди, тот не ест», – рассказывал академик Пётр Капица в письме от 8 декабря 1941 года. [292]. Ведь на просроченные продовольственные талоны продуктов уже не давали, и надо было успеть взять полагающуюся пайку хлеба до того, как он кончится.

Одна из таких очередей извивалась аккурат перед магазином на улице Чернышевского, где в доме № 18, в правом крыле Казанского университета, разместили дирекцию и часть лабораторий ЛФТИ. А также капицинского Института физических проблем и Физического института П.Н. Лебедева. Причём учёные могли прямо из окон помахать рукою своим жёнам – в этой тянувшейся по всей улице и выходящей на Булак очереди стояли супруги и другие члены семей эвакуированных научных работников. Без различия званий и заслуг – будь то семья молодого кандидата наук В.Л. Гинзбурга или бронзового академика П.Л. Капицы.

Иным престарелым академикам приходилось, пожалуй, и похуже, чем молодым кандидатам наук. Так, в другом своём письме в том же декабре 1941 года Капица ссылается на свой разговор с доктором Спиваковым, «который осматривал всех академиков». «Он считает, – пишет директор Института физпроблем, – что питание академиков только-только удовлетворительное и для самых старых из них, как Авербах, Крылов и другие, отсутствие, например, белого хлеба и витаминной пищи безусловно вредно отзывается на здоровье. Лично мне думается, что в связи со всё ухудшающимся состоянием рынка наши старички не только дадут крен, но смогут опуститься на дно» [292].

Со временем систему снабжения дифференцировали в зависимости от учёных званий. И когда после пережитой труднейшей зимы возобновились защиты диссертаций, это тут же вызвало массу шуток: мол, кандидатская претендует «на соискание карточки спецпитания-2», а докторская – «на соискание литера Б» [31, с. 147].

Игорь Васильевич Курчатов, как доктор наук и профессор, стал получать талоны на питание по «литеру В».

Кроме