Хроника моей жизни - Савва (Тихомиров)

в Муроме; но что же? – теперь и поздно; она для тебя невозвратима и безотрадна и для меня незанимательна, между тем как прежде я всегда участвовал во всех радостных обстоятельствах твоей муромской первоначальной жизни. А последнее печальное событие с тобою – лишение (супруги) – и меня неоднократно заставляло плакать.

Скажи мне: как ты теперь живешь в Лавре? и что ты? не монах ли? Да! Любезный, я смело тебя спрашиваю и, быть может, не кажусь ли тебе дерзок? Но я люблю тебя всей душой и спрашиваю дружески. Друг ли ты мне и доныне, а я тебе друг, быть может, хотя и скучный, и лишний. Там, где ты теперь, много тебе найдется друзей, с коими можно разделить и время, и чувствования души, но почему же бросать и прежнюю дружбу семинарскую, рассеянную повсюду – по городам и селам? Там, где ты теперь в беседах мудрости, можно забыть о наших прежних беседах простоты. Но что мне, пусть забыл ты все; но я не забуду, не забуду тебя, любезный Иван Михайлович.

Но если ты уже забыл меня – я расскажу о себе. Кто я? ты знаешь; где живу? тебе известно; а как?

Слава Богу! приход мой не богатый, но и бедным назвать также нельзя – посредственный, состоит из прихожан разных сословий, а более крестьян. Долго намеревался я перейти в другой; но уничтожение штата одного в нашей троеприходской церкви дало мне оседлость; тем более потому я теперь бросил это намерение, что построил новый дом, и довольно хороший; надобно здесь жить; хотя денег мало, но труда много: служба повседневная, обязанность увещания в судах и тут же побеги в поле по хозяйству, город и деревня у нас вместе; можно найти разгул; есть, где иметь и уединение; выходишь в поле – любуешься нивами; сходишь в Вязники – встречаешься с нимфами. Словом сказать, в приходе моем жизнь – микстура; но при всем этом надобно сказать, не горькая.

Расположение граждан-дворян и купечества ко мне не по достоинствам велико; любят и принимают все; но признаюсь тебе дружески, что только нет у меня расположения и нет ко мне расположения у товарища моего протопопа И. Воинова, который всегда гордится тем, что он родился прежде меня 20-ю годами; но и желать дружбы его неинтересно, а вражда его опасна, в сем отношении я частию неспокоен. И один раз злоба его против меня излилась и перед владыкой, но возвратилась к его же ногам… Он благочинный и судья!..»

11-го числа [ноября] писал я пространно своему вязниковскому другу отцу Богородскому в ответ на его письмо от 31-го октября:

«Спешу немедленно отозваться на твой дружеский голос.

Прежде всего, благодарю тебя, друг мой, – за искреннее участие в постигшем меня злополучии. Да, было время, когда много, слишком много нужно было вынести моему бедному сердцу. Не буду изображать, да и не знаю, можно ли выразить словами то состояние, в каком я был в первые дни и месяцы после праведного посещения Божия. Только та же благость Божия, которой угодно было наказать меня лишением единственного блага – доброй подруги, могла и укрепить меня в то время для безропотного перенесения искушения. Теперь, с переменою места и образа жизни, слава Богу, я начинаю забывать несколько прежнее горе. Что сказать вам о настоящем моем положении? Если сравнивать его с тем состоянием, в каком я был в Муроме до вдовства, то, конечно, оно не может идти в некоторых отношениях в параллель с ним. Если же судить о нем по отношению к последнему периоду моей жизни в мире, то нельзя не отдать ему в этом случае преимущества. Академическая жизнь для молодого вдового священника, разумеется, сколько-нибудь расположенного и способного к занятию науками, – самое лучшее и безопасное убежище. Конечно, если смотреть на академию с идеальной точки зрения, то потребно много сил и трудов, чтобы быть совершенным студентом: предметов здесь очень много, и притом излагаются все в возможно обширном объеме. Но кто же требует невозможного. Здесь предлагают всем все: но принимать и усвоять себе то или другое, в такой или иной мере, совершенно зависит от произвола каждого. Главное здесь – сочинения: на них преимущественно обращается внимание, по ним окончательно судят о каждом студенте. Написал в год три-четыре порядочных сочинения – и преисправный студент. На сочинения употребляется все время, исключая определенных для классных занятий часов. Лекции сдаются только недели за две или за три пред экзаменом. Дела мои в прошедшем году шли счастливо; не знаю, что Бог даст дальше. Слушаешь в классе чтения профессоров и бакалавров большею частию с удовольствием.

До сих пор я пребываю тем, чем приехал из Мурома; однако ж начинаю уже думать и о перемене одежды. В следующем году, если только это будет угодно Господу, вы услышите мое новое имя. Вот как непостижимы судьбы Божии! О монашестве у меня никогда не было прежде и помысла, а теперь этот путь для меня сделался совершенно неизбежен, если бы даже я не был и в академии. Но да будет надо мною воля Божия!..»

1848 год

С нового, 1848 года я возымел было намерение ежедневно записывать мысли и чувствования, возбуждаемые при чтении Библии; к сожалению, это благое предприятие очень скоро прекратилось.

Вот что было мною записано в первый день Нового года, в четверток.

«Востани спяй, и воскресни от мертвых, и осветит тя Христос (Еф. 5, 14).

Время, время пробудиться от глубокого и столь долгого сна, грешная душа моя! Время воспрянуть тебе из мрачного гроба злых навыков и порочных страстей! Пора отозваться на глас зовущего тебя небесного Жениха! Поспеши, о, поспеши к Нему, душа моя! И Он, милосердый, осияет тебя Божественным Своим светом, озарит тьму твоего неведения; рассеет мрачные твои помыслы; просветит тебя светом Боговедения, согреет хладное сердце твое лучами всесильной Своей благодати; оживотворит и направит волю твою к добру.

Начало нового лета да будет началом моего духовного обновления. Отселе все мое внимание да будет устремлено на то, чтоб уклоняться, по возможности, от всех нечистых помыслов, подавлять в себе порочные чувствования, истреблять худые навыки»[18].

Из среды молодых товарищей по академии я более всех сблизился с графом Петром Быстрицким и сердечно полюбил его как юношу умного, благонравного, кроткого и благородного. Взаимно и он ко мне искренно был расположен, – о чем он писал, между прочим, к своему сверстнику по семинарии и другу, студенту Киевской академии Н.И.