Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

Последствием этого происшествия было то, что ворота Сербии открылись и русские стали вливаться в нее без всякого контроля, а компания Добровольского немедленно была освобождена, получив извинения. Добровольский – очень хороший человек, и его забрали напрасно, но после него стали проникать люди, которым было бы лучше дорогу загородить. Добровольский, чрезвычайно красивый и элегантный человек, как-то говорит мне: «Я никогда не думал попасть в генералы – танцевал целый век, а вот пришлось – все война наделала». Был он очень богат, водил в Одессе знакомство с Смольяниновым и в конце концов переманил у него лакея, дав ему 350 рублей в месяц жалования. Смольянинов [был] огорчен этим, говоря, «не мог же я платить такое бешеное жалование»; но Добровольский нахвалиться не мог человеком – уж как вышколен! Смольянинов самодовольно улыбается – моя школа!

В «Павоне» крутилось около нас много и хороших, и плохих офицеров. Приходил к нам и Марко Це́мович, один из видных депутатов – худой, тонкий, с козлиной бородкой с проседью, с карими глазами и ласковой хорошей улыбкой. Какой-то он тихий, но в парламенте с ним считаются. Мышление его совсем особенное, он идет всегда в разрез всем ораторам и очень часто берет верх над ними. Он философ и уж написал много по этой части. Любит страшно Россию, где подружился с Клисичем и особенно сошелся на этой симпатии с ним. За нашими обедами возникали всевозможные вопросы и обсуждались исключительно дружеские чувства сербов к России. По мере нашего сближения стало выясняться, что что-то нужно сделать, чтобы оформить эти отношения и способствовать их развитию. Казалось, что Сербия как победительница без поддержки России с трудом будет справляться с плодами победы и что нужно восстанавливать Россию во что бы то ни стало. А что касается союзников, то надежды на них мало. Но и не одним сербам нужна поддержка России, она нужна и чехам, окруженным со всех сторон немцами, да и Польше грозит от них большая опасность.

За нашими обедами стал появляться и генерал Леонтьев, о котором я уже упоминал. Он сделал визит Михаил Васильевичу и изложил ему свою деятельность, придавая ей какую-то таинственность. Нельзя было понять, что он из себя представляет, но из разговоров выяснилось, что с княгиней Димидовой Сан-Донато, женой русского посла в Афинах, ездил он в Рим устраивать что-то в помощь русским, потом был в Париже, попал в Прагу, при чем об этих поездках говорил много, ничего не договаривая, как бы считая, что Михаил Васильевич – недостаточно видная особа, чтобы посвящать его во все дела генерала Леонтьева. Конечно, говоря, он картавит по-петербургски и дополняет свою речь мягкими жестами выхоленной руки.

Вероятно, он и не представлял, как проклинали его войска нашего Солунского фронта, а может быть… может быть… и воображал, что проклятия эти, при его олимпийском положении, до него дойти не могут, но, тем не меньше, тысячи и тысячи людей, погибших ради его честолюбия, окутали этого человека облаком своих проклятий. О чем он не говорит – все это он и без него ничего быть не может. Он живет здесь уж целый месяц. Видел всех, начиная с наследника, с которым играет в карты, знаком со всеми министрами, депутатами и влиятельными кругами. Он уж ознакомился со всем, что считал нужным для создания Общества, цель которого – спасение России. Он говорил, он делал, он писал, у него масса корреспондентов, из Чехии пишут, что там еще не созрели. По нашим сведениям, он выкатился оттуда горошком. Странно, что и в Париже он не задержался. «Моя беседа с В. А. Маклаковым продолжалась полтора часа, но потом, видно, у него так прибавились дела, что он больше пяти минут мне уделять не мог». И неудивительно. Михаил Васильевич отдал ему визит, а разговоры в ресторане шли своим чередом, и дней через 10 потребовалось устроить заседание, в котором надо обсудить, какое Общество будет учреждаться, какие его цели и устав. Леонтьев любезно предложил свою квартиру, очень хорошо обставленную.

Пока шли разговоры и визиты, Клисич действовал. Утром с семи часов он уже бывал у Михаила Васильевича, и они обсуждали вопрос организации Общества и пришли к тому, что Общество должно быть сербское. В него надо привлечь всех виднейших представителей сербской политической жизни, в председатели надо избрать чрезвычайно популярного профессора Любу Стоя́новича, главу республиканской партии. Но Стоянович отказался за неимением времени, а выставил кандидатуру профессора Жуевича, председателя Академии наук, бывшего раньше министром. Выяснив председателя, составили список желательных членов, заручившись их согласием. Так как Общество должно быть славянское, то оно делится на секции.

Прежде всего образовалась русская [секция] под председательством Михаила Васильевича. Таким образом, вся программа заседания на квартире Леонтьева уже осуществилась в комнате Михаила Васильевича посредством доктора Клисича. Целыми днями он исчезает в городе и является вечером с докладом к Михаилу Васильевичу. Утром получает инструкцию, и дело кипит невидимо без всяких «я говорил, я видел, я писал». Кому особенно нужно, Михаил Васильевич делает визы, сговаривается с ними и наконец вся его бесшумная работа выкатывается в заседание у генерала Леонтьева. Собрались сербы и русские. Леонтьев говорит один, он предлагает, но не настаивает. В конце концов все осуществляется так, как надумал Михаил Васильевич. Даже Клисич думал, что появление на свет нового Общества – дело его рук. Так Михаил Васильевич умеет поставить себя в таких делах.

Пришло время, когда новое общество должно было получить свое название. Все предлагают свое, но Леонтьев, предлагая и не настаивая, так запутывает этот вопрос, что в конце концов оказывается необходимым назначить новое заседание дня через три. Леонтьев, видимо, очень доволен, во время заседания он играл роль любезного хозяина, сам подавал кофе «а ла тюрк» и пирожки, потирая свои белые, выхоленные руки. Вопрос же вертелся около трех-четырех слов. Названию Общества нельзя не придавать значения, но говорить два дня по три часа о том, назвать ли его Обществом Славянского единения или Славянской взаимности, как будто не стоило, однако говорили; каждый оратор старался блеснуть своим красноречием и лучшие люди Сербии, [такие] как председатель академии наук Жуе́вич, умнейший и известнейший профессор Люба Стоянович, депутат парламента Марко Це́мович и другие, все люди занятые, должны были явиться на второе заседание, чтобы ломать голову над «единением» или «взаимностью».

Ко второму заседанию люди готовились со своими речами. Михаил Васильевич злился, я удивлялся. После блистательного обмена речами на втором заседании, наконец, все сошлись на «взаимности» и народилось новое «Сербское общество Славянской взаимности»