Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

так, чтобы еженедельно то у одного, то у другого устраивались такие собрания. Словом, Сенатор наш ни себе, ни людям не давал ни отдыха, ни срока, и нужно отдать ему справедливость, что отдел пропаганды, в котором работал один он, шумел на вес Белград, а Центральный Комитет, т. е. сербский, как родился, так и застыл. Я уж говорил, что сербы не любят всяких разговоров и лишнего шума, а так как выступать ему было не с чем, то он и молчал.

Но пришло время выступить и ему. К Жуевичу явился некто Вербене́ц, украинец. Он доставил Жуевичу письмо, в котором изложил желание вступить в члены Общества не как русский, а как представитель самостоятельной Украины. Не зная, как отнестись к такому заявлению, Жуевич передал его в русскую секцию. Секция высказалась в том смысле, что никакой самостоятельной – или, как выражались, «самостийной» – Украйны на белом свете не существует, а потому заявление доктора Вербенца должно быть поставлено на обсуждение Общества Славянской взаимности, где доктор должен дать свои объяснения, которые тут же будут обсуждаться, и таким образом он получит ответ на свой запрос. Было назначено специальное заседание, на которое повестками приглашались наиболее выдающиеся представители парламента, министры, весь ученый мир, словом, подняли весь Белград. Клисич наш сбился с ног, подготовляя это собрание. Наша группа сильно волновалась, так как это был вопрос действительно громадной важности по своему политическому значению. Клисич пустился даже на хитрости, прикинувшись благожелателем Вербенца, желая выманить у него то, что Вербенец станет говорить в этом собрании, но хитрый хохол, хоть и уверился в дружеских чувствах Клисича, ни словом о своей речи не проговорился. Толгда Клисич сочинил отличную речь, переполненную всяким ехидством, обличая хохлов в измене Славянству, что выразилось на Брестском мире. Он укорял их за то, что они действуют за немецкий счет и по их инструкции, что расчленение России и отделение ее от Черного моря полезно только Германии, и еще много подобных укоров собирался Клисич обрушить на голову Вербенца.

Пришел, наконец, день этого заседания, собралось на него не меньше ста человек самых выдающихся деятелей Сербии. Наши же собрались в полном составе. Вышел Жуевич, за ним как секретарь Клисич. Заседание открылось чтением письма Вербенца. Оно было написано хорошо, с целью разжалобить сербов горькой участью украинцев. Клисич читал это письмо монотонно, без знаков препинания, не разбирая рукопись, благодаря чему письмо оказалось скучным и неинтересным. От такого чтения могло погибнуть самое гениальное произведение литературы. По окончании чтения встает Вербенец и говорит чуть ли не целый час о всяческих притеснениях, какие несли в России украинцы. Он пытается доказать исторически, что это самостоятельный народ, ничего общего не имеющий с русскими, опирается на самостоятельный язык и литературу и даже антропологию берет в свидетели. Словом, в дело было пущено все, чтобы доказать сербам, что Украина должна быть самостоятельным и независимым государством. Речь его закончена, и Клисич просит слова, и из плохого чтеца обращается вдруг в пылкого оратора. На лице Вербенца появилась довольная улыбка, он ожидал в лице Клисича найти единомышленника и поддержку, но скоро улыбка стала исчезать, заменившаяся удивлением, потом беспокойством. Он сделался весь красным, стал отмечать в своей книжке те места, на которые потом нужно было ответить. Разочарование Вербенца было ужасно. После Клисича стал говорить Родичев. Севши рядом с Вербенцом в полуобороте, разогретый речью Клисича, этот семидесятилетний старик с горячностью юноши, жестикулируя перед самым лицом Вербенца, начал громить его так, что зала смолкла. Вербенец глупо ухмылялся и, видимо, был смущен. Родичев ловил его на слове, поставив его в унизительное положение человека, отказавшегося от своего слова, данного два года назад. Вербенец был разбит и уничтожен, но это было только начало. Встает Спала́йкович, бывший сербский посол в России, и произносит громовую речь, которая заканчивается словами: «Отыди от меня, Сатана!» Говорит еще Люба Стоянович. Тут же в зале находился незаметный человек, который, попросив слова, открекомендовался галичанином, и начинает разоблачать деятельность Вербенца и его единомышленников как прислужников Германии. Вербенец оказывается в положении волка, попавшего на псарню. Заседание затягивается так, что очевидно, что вопрос не может сегодня получить ответа. Жуевич назначает второе заседание, и все с шумом выходят на воздух; по улице валит возбужденная толпа, и все только дивятся, как этот господин мог вынести все то, что было высказано по его адресу и его товарищей.

Второе заседание было назначено через неделю, и многие ожидали, что тем временем Вербенец сбежит, чтобы не являться на него, так как того что было, было совершенно достаточно, чтобы уяснить себе отношение сербов к этому несчастному украинскому вопросу. У многих было такое чувство, что не стоило поднимать такого шума, что Вербенец слишком ничтожная личность, а на него напустились лучшие ораторы Сербии и России, что из всего вышло, что называется «гора родила мышь». Но день второго заседания наступил, наши ожидали, что если Вербенец не сбежит, то выпишет себе на подмогу новых людей, почему наши не опускали рук, и у Михаила Васильевича была заготовлена уничтожающая Вербенца резолюция. Вдруг мы узнаем, что Жуевич со Стояновичем заготовили свою. Как? Что? Надо узнать, что выдумали эти господа. Конечно, летит Клисич, возвращается и увлекает Михаила Васильевича к ним, но все благополучно, больших расхождений нет. В резолюции Михаила Васильевича переставляется несколько слов – и дело в шляпе, но резолюция такова, что лучше Вербенцу провалиться сквозь землю, тем больше, что будет она принята единогласно.

Собрание состоялось, но уж при меньшем количестве людей. На этот раз говорили Бобринский, Михаил Васильевич; Марко Цемович стал говорить так, как будто он стал на точку зрения Вербенца и закончил полным разгромом этого самостийца. Речи закончились, и встал Вербенец, все ждут его ответной речи, а он изобразил из себя невинного младенца, опровергает все сказанное с невинной улыбкой, стараясь придать всему происшествию ничтожное значение. Встает Жуевич и произносит заключительное слово, в котором вспоминает свое путешествие на Урал и впечатления от сытого и привольного житья в Малороссии и печальных хижин в коренных русских губерниях на Севере. Он заканчивает свое слово осуждением политики самостийцев, затем читает резолюцию, которая принимается единогласно. Она гласит приблизительно так: врагам Славянского Дела в «Обществе Славянской взаимности» места нет, а потому ходатайство доктора Вербенца о вступлении в Общество отклоняется. Посрамленный доктор принужден удалиться.

Дело в том, что самостийники ведут всюду за границей сильнейшую агитацию за отложение Украйны от России, субсидируются они очень обильно Германией. В Чехии почему-то правительство относится к этой идее сочувственно и в Праге даже издается ими специальная газета. Такая же пропаганда ведется