Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

русское правительство оказывало им поддержку. Спохватились теперь сербы, что дали автономию русским монахам на знаменитейший свой монастырь. А Амвросий настаивает на своей бумаге, говоря, что за его настоятельство им истрачено в монастыре 2 000 000 динаров. Вероятно, сербы это знают и тем больше не хотят пускать Амвросия туда, и дело пошло в затяжку. Однако дали монахам пенсию с правом жить только в Белграде. Из-за этого-то дела повадился Амвросий к нам в сопровождении другого монаха. Толковали они с Михаилом Васильевичем и Сенатором и однажды наткнулись на Бобринского, принимавшого близко к сердцу все поповские дела. Потом в посольстве навели справки и узнали, что все это так, но отец-то Амвросий такой шельма, что лучше с ним не вязаться. Тем знакомство и кончилось.

Мирно шла наша жизнь, дела Общества незаметно направлялись Михаилом Васильевичем, но все знали, что без него деятельность Общества повиснет в воздухе. Народилась мысль ознакомлять газеты о русских делах посредством собраний деятелей прессы в Академии наук с тем, чтобы они ставили нам вопросы на интересующие их темы. Но из этого ничего не вышло. Первое собрание было довольно многолюдно, на втором [людей было] меньше, а третьего и собирать не стали. Вопросы, возбуждавшиеся на этих собраниях, вертелись больше в прошлом, и о живом деле не говорилось. Журналисты интересовались судьбой царской семьи. Когда все знали о расправе с ней, их интересовало участие в войне царицы и правда ли, что у нее был прямой провод для сообщения с Берлином, спрашивали об участии Англии в свержении Николая и ее помощи в организации революции, и самый настойчивый вопрос ставился о том, желает ли Россия обладать Константинополем. Они не сознавали всей щепетильности этого вопроса и невозможности получить определенный ответ, так как все они были журналисты и каждый из них мог на другой день поместить его в своей газете, что было совершенно нежелательно. Поэтому ответы были либо двусмыленные, либо уклончивые, пока Штрандман не объяснил так, что для того, чтобы что-нибудь взять, нужны руки и сила, а Россия связана по рукам и ногам, а потому бессильна, и говорить на эту тему – только терять время. Вопрошавший же стал сердиться и говорить, что вот-де Россия отказывается, а мы, сербы, иначе и мыслить не можем, что [Константинополь] должен быть русским. Вот, дескать, до чего дошли. И действительно, дошли, и этот вопрос доказывал только, как плохо были осведомлены господа журналисты о положении несчастной России. На второе заседание я уж не пошел, тем дело и кончилось.

Тем временем дела благотворительного Общества развивались, и однажды мы получили приглашение на открытие дома для беженцев в Панчеве. Этот еще так недавно австрийский городок лежит по ту сторону Дуная и на пароходе до него надо плыть один час. Это торжество послужило как наше первое официальное выступление. На принявшем нас пароходе нам была отведена капитанская рубка. Делегация наша состояла из нас двоих, графа Бобринского, Смольянинова, Охотникова и, конечно, Клисича. Сопровождал нас Ивкович. По дороге, во время чудной погоды, Сенатор, сидя в центре нашей компании, стал распространяться на всем честном народе насчет претензии рода Годуновых на трон Московский. Эта тема, уже не раз приводившая нас в веселое состояние, в этом случае довела меня и Охотникова до исключительного веселья, и когда мы приехали в Панчево и были на пристани встречены разными делегациями и представителями власти, то мы с Охотниковым пришли к тому заключению, что встреча была бы гораздо пышней и торжественней, если б бедные панчевцы знали, что к ним прибыл в гости претендент на должность регента великой России. Хотя панчевцы этого и не знали, но встретили торжественно. Только что сходня была сдвинута на пристань, как навстречу нам двинулись какие-то люди, любезно жавшие нам руки и говорившие «до́бро до́шли», а как только мы сошли на пристань, из группы детей, стоявших с цветами, раздались клики – «жи́вио, руссы». Какие-то дамы и мужчины тянули к нам руки под звуки тех же слов. Ивкович кому-то нас представлял, и наконец все двинулись по улицам чистенького городка, украшенного флагами.

В этот день наследник престола должен был проехать через Панчево, и в честь его были сделаны эти украшения; не зная об его проезде, мы с Охотниковым, прохаживаясь на сенаторский счет, решили, что флаги выкинуты в честь его. Пройдя минут 15, мы подошли к дому, предназначенному для общежития беженцев-офицеров. Тут встречали нас очень милые дамы все тем же «жи́вио, руссы», произошел обмен приветствиями и нас пригласили к столу, накрытому в просторной светлой комнате. Те дамы, которые встречали нас, обратились в служанок и начали обносить нас кушаниями. Начались речи, полные ласкового привета по нашему адресу, наши отвечали благодарностью за радушие и Бобринскому удалось сказать речь, которая всем очень понравилась. Конечно, в среде сербов оказался некий пуковник. Большой, толстый, с сияющей физиономией. По его адресу была сказана речь. Он сказал, что как и раньше, так и здесь нам приходится находиться под покровительством пуковника. Все мы, русские, приехавшие сюда разными путями – кто через Болгарию, кто через Румынию, кто через Салоники, – в настоящее время дожили до совершенно непримиримого разногласия, так как каждая из названных групп ехала под покровительством своего пуковника, и теперь каждая расхваливает своего так, что все готовы перессориться. Попав теперь в Панчеве под покровительство нового пуковника и опять очень милого человека, он предлагает выпить за его здоровье как за представителя всех пуковников, с которыми нас свела судьба, и что он надеется, что на этом пуковнике сойдутся все группы и рознь кончится. И правда, пуковники сербские заботились о нас всех как о малых детях.

Открываемый дом занимал помещение бывшего австрийского детского приюта, закрытого во время войны; он мог вместить до 70 человек. После обеда нам предоставили место, где можно было отдохнуть от обильных яств и еще более обильных возлияний. Это было особенно нужно, так как вечером в лучшем ресторане ожидал нас грандиозный банкет, устроенный нам сюрпризом. Уезжая из Белграда, мы и не воображали, что эта поездка обратится в целую манифестацию, о которой Ивкович нас не предупредил.

Часам к 8 вечера большая зала ресторана заполнилась представителями лучшего общества города, сюда собиралось больше 150 человек, дамы были в элегантных туалетах, в бриллиантах, а мужчины в смокингах и фраках, чего мы так давно не видели. Под звуки оркестра и «жи́вио руссы» вступили мы в залу. Представитель города произнес приветствие, начались представления, а затем и ужин, во время которого было произнесено множество речей, сводившихся к благодарности России за ее заступничество во время войны и признание, что если бы