Эмигрантские тетради: Исход - Федор Васильевич Челноков

ожидают к обеду, а я уж тут заканчивал свой. Что было делать? Я скорей расплатился и скоро предстал перед семьей директора Пе́тровича. Давно не был я в такой роскошной обстановке. Михаил Васильевич уж ораторствовал на весь дом, а кругом его расположились хозяин, хозяйка, их красавица дочь Владими́ра, ее жених и брат хозяйки. Все они с изысканной, чисто венской любезностью встретили меня. Очевидно, все были голодны и тотчас отправились к столу. Мужчины были в смокингах, а дамы сильно расфрантились. Обед был тонкий, вкусный, а лучше всего оказалось 20-летнее карловачское[58] вино. Оно было так приятно и вкусно, что пилось совсем незаметно. Да, кажется, и сам хозяин был рад случаю добраться до своего погреба. Вино появлялось каким-то невидимым способом, и так же исчезали пустые бутылки. К концу обеда было выпито их семь штук. Любезность и радушие хозяев было прямо несравненно. Конечно, хозяин произнес подходящий к случаю спич, Михаил Васильевич ответил комплиментом. Говорили все по-немецки.

Молодая Пе́трович, блистая красотой, играла как драгоценный камень. Ее зубы сияли как жемчуг, а глаза горели как звезды, причем она удивляла своей грациозной простотой. Жених не мог оторвать от нее глаз, и неудивительно: она была так очаровательно красива, что, пожалуй, во всю мою жизнь я не видал девушки красивей ее.

За обедом мы хорошо познакомились, и уж хорошими друзьями перешли в гостиную пить кофе. Там стоял рояль, и Мирра – так звали домашние нашу молодую хозяйку – без всякого ломания села за него и стала петь прекрасным сопрано различные народные сербские песни и закончила «Ты не шей мне, матушка, красный сарафан». Когда она пела, она становилась еще очаровательней, отдаваясь музыке всем своим существом; все ее движения, вся фигура – жили в том, что она пела. Вечер прошел необыкновенно приятно.

На другое утро нам предстояло присутствовать за богослужением, которое должно было состояться во дворе казарм, в память погибших на войне. За богослужением присутствовал воевода Мишич, военные и гражданские представители и масса народу. «Соколы» стояли в каре, в центре которого происходила служба. Нам предоставили место направо от Мишича. По окончании службы соколы прошли церемониальным маршем мимо Мишича, за «соколами» маршировали и «соколики».

После богослужения открывалось заседание «со́колов», для чего был отведен театр больше чем на 1000 мест. Нам была отведена ложа рядом с ложей Мишича, а на противоположной стороне была ложа министров, а рядом с ней – для представителей иностранных держав, главным образом славянских, так как «со́колы» – чисто славянское общество, и в него люди других национальностей не принимаются. Весь театр заполнился «со́колами» в их красных рубашках, что было чрезвычайно красиво. На эстраде разместился президиум.

Заседание открылось речью председателя слета. В начале своей речи он ознакомил собравшихся с тем, что в их среде находится русская делегация, причем не преминул воздать великие хвалы России. В ответ на эти его слова весь зал поднялся как один человек, все обернулись в сторону нашей ложи, и мне пришлось пережить незабвенные минуты, когда вся эта масса людей стала приветствовать нас кликами «Живио, Руссия!». После председателя стал говорить Мишич, за ним министр народного просвещение и, наконец, посол Чехии, и ни один из этих ораторов не обошелся без привета и благодарности России, и каждый раз мы должны были вставать, чтобы выслушать горячие и громкие овации. Наконец и от нас вышел на эстраду Родичев и от лица России и нас принес свои поздравления с объединением Сербии и благодарность за горячий привет и чувства к России, и закончил речь призывом к единению всех славян. Речь его закончилась среди бурной овации. По окончании речей началось длинное и скучное заседание, тем больше, что мы мало что понимали. Но уйти было невозможно, и до завтрака нам пришлось не покидать своей ложи.

После завтрака ожидало нас самое интересное зрелище – «со́кольские упражнения». Для них за городом было отведено обширное поле и выстроена трибуна для гостей, где и для нас были оставлены места поблизости от воеводы Мишича. Кажется, все население города высыпало сюда и окружило место упражнений, которые продолжались часа два под горячими лучами солнца. Упражнения в виде перестроений поражали своей отчетливостью и быстротой, одна фигура сменяла другую как в калейдоскопе, затем были упражнения на трапециях, прыжки и закончилось пирамидой, составившейся из «со́колов», взгромоздившихся друг другу на плечи. В этих упражнениях принимали участие и женщины, проделывая то же самое, что делали мужчины, но в их упражнениях недоставало той стройности, какой достигали мужчины.

Просидев все время с исключительным интересом, мы вернулись в город, чтобы вечером быть на парадном концерте в театре. По программе последним номером должны были играть «Двенадцатый год» Чайковского, которым очень заинтересовался Померанцев, благодаря чему нам пришлось просидеть весь затянувшийся концерт. Но им еще не заканчивались испытания этого дня. Из театра мы были еще приглашены в городскую Думу на банкет.

Задержавшись из-за «1812 года» в театре, мы прибыли в Думу, когда банкет уже начался. В длину залы увидали мы длинный стол, в центре которого сидел Мишич. По левую руку его было пустое место: оно было приготовлено для Охотниковой, но она, за отсутствием туалета, не приехала. По правую – сидела жена Родичева, рядом с другим воеводой. Дальше сидели представители разных держав, в том числе посол Чехии и француз, занимавший восьмое место от Мишича. К главному столу по ширине залы примыкало еще три стола, причем средний соединялся с главным аккурат против места, занятого Мишичем. В этом соединении сидел Городской Голова, а затем начинались наши места, перепутанные с местами министров и представителей сербской администрации.

Опоздав, мы, к сожалению, не слыхали речи Мишича, но зато, как только мы заняли свои места, поднялся Городской Голова и произнес речь, полную хвалы и благодарности России. Его умная речь не была обращена исключительно к нам, но в ее сложном построении всюду было отведено место для русских и в окончательном выводе получалось так, что не будь России, не было бы Сербии, о союзниках в ней не упоминалось ни единым словом. Ему ответил Бобринский. Речь Головы и последовавшая речь Бобринского проходили под шумные одобрения и выклики «та́ко», «есть». Настроение все поднималось и перешло наконец в одну сплошную, бесконечную овацию. То же случилось, когда Голова обратился к чеху. Последнее обращение Головы в виде нескольких вежливых фраз было сделано к французу, они прошли при гробовом молчании. Француз, еле приподнявшись со стула, произнес «merci» и сел. Так сказалось отношение сербов к победителям.

Михаил Васильевич молчал, был мрачен и все