Мой друг убил Кеннеди? История Ли Харви Освальда - Эрнст Петрович Титовец

Там, вдали от всевидящего ока преподавателя философии, развертывались жаркие споры на эти злободневные темы. Помимо их философского значения, эти проблемы имели прямое отношение к физиологии, которую мы изучали в медицинском институте.

В моем теперешнем настроении мне нужен был слушатель, чтобы изложить свои аргументы по проблеме восприятия окружающей действительности и получить ответную реакцию. Алик был ближайшим подходящим объектом. Я почему-то решил, что, будучи представителем капиталистического мира, он должен уже по определению быть идеалистом (в философском понимании идеализма). Все это делало его идеальным спарринг-партнером в предстоявшей дискуссии.

Не мешкая, я погрузился в проблему чувственного восприятия, заявив, что единственное, что доступно нашему внутреннему «я», – это собственные ощущения. Алик не возражал против моего утверждения как откровенно прямолинейного. Он был хорошим слушателем. К тому же мой активный словарь в области академических тем позволял мне свободно выражать свои идеи.

Очевидное внимание Алика сделало меня разговорчивым, и я, признаюсь, немного увлекся. Я сосредоточился на аппарате восприятия в его связи с проблемой чувственного ощущения и далее на том, дано ли нам различать материю и абсолютную идею (или Бога) как составляющие единственную реальность. Это оставалось интригующими, но все еще нерешенными вопросами в наших студенческих дебатах.

Через некоторое время до меня стало доходить, что Алик, возможно, был застигнут врасплох моей аргументацией. Он воздерживался от каких-либо комментариев, был внимательным, но молчаливым даже там, где ожидался очевидный ответ. У меня возникли сомнения по поводу уровня его академической подготовки и знаний в области философии.

Мне надо было перейти на более понятный уровень. В конце концов, здравый смысл и жизненный опыт вполне достаточны для понимания сути многих философских проблем, если представить их в доступном изложении, избавившись от специальных терминов.

Пересмотрев свою позицию, я сказал, что центральный вопрос философии заключается в том, дано ли нам точно знать, что на самом деле представляют собой окружающие нас вещи. Мы получаем информацию о них посредством наших органов чувств. Можем ли мы абсолютно доверять им при вынесении суждений о внешнем мире? Доступно ли нам трансцендентальное знание об истинной природе реальности?

Мой новый подход сработал. Я больше не говорил в пустоту. Алик вскоре уловил суть проблемы, и мне это понравилось. А еще через некоторое время он уже смог высказать свое собственное мнение. То, как Алик излагал свои идеи, не свидетельствовало о каких-то специально приобретенных знаниях – никаких философских терминов, только простой английский язык.

Наш философский диспут набирал силу. Мы выбрали стул, на котором сидел Алик, в качестве непосредственного объекта для анализа восприятия реальности. Был ли этот стул лишь фантомом, комбинацией ощущений – формы и цвета (зрение), веса и текстуры поверхности (чувство осязания) – или это реальная вещь, не зависящая от наших органов чувств? Можем ли мы доверять нашим органам чувств, когда приближаемся к этой реальности, имея в виду данный конкретный стул? Сидя на стуле – объекте дискуссии, – Алик утверждал, что, безусловно, можем. Я спросил его, а как насчет случаев фантомных болей в конечностях при отсутствии руки или ноги, а также зрительных и слуховых ошибок. Алик привел свои собственные аргументы в пользу того, что наш опыт поможет отличить реальное от нереального. Я должен был признать, что в его рассуждениях была сильная сторона, хотя они не объясняли всего полностью.

Наша дискуссия, по-видимому, продолжалась довольно долго и местами становилась жаркой, потому что вошла моя сестра, чтобы узнать, все ли у нас в порядке, и предложила нам немного остыть. Мы заверили ее, что у нас все нормально.

В конце концов мы решили, что нам не дано знать наверняка, что находится за пределами наших чувств. В связи с этим, возможно, нет особой разницы в том, что лежит в основе всех вещей – материя или абсолютная идея (Бог). Любая из них абсолютно независима от нашего разума и делает что-то с нашими органами чувств, что мы воспринимаем как внешний мир.

Алик, похоже, был склонен думать, что абсолютная идея может быть отождествлена с Богом, из чего следовало, что Бог существует. Он произнес: «Бог есть!» Возможно, он повторил то, что лишь вытекало из логики наших рассуждений и ничего не говорило про его внутреннее отношение к вопросу веры. На мгновение я подумал, что он был верующим – деликатный вопрос, в который я решил не углубляться. Но это противоречило явно материалистическому мировоззрению Алика, которое он демонстрировал ранее3.

На карикатурах, получивших широкое распространение в СССР, Всевышний изображался в виде забавного старичка с венчиком белых волос на голове, в белом ночном халате и сидящего на облаке в компании крылатых ангелов. Этот сказочный образ Бога казался слишком абсурдным, чтобы объяснить реальность.

Мы коснулись недавнего визита советского лидера Н. С. Хрущева на XV сессию Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке. Как отечественные, так и зарубежные СМИ уделили этому событию большое внимание, рассматривая визит с разных точек зрения, единодушно подчеркивая его важность. Личные усилия Хрущева, направленные на установление лучшего взаимопонимания на уровне руководства разных стран, также получили должное признание. Алик сказал, что считает Хрущева в основном хорошим руководителем.

Он спросил меня, что я думаю об инциденте на этой сессии, когда Хрущев колотил ботинком по столу. Советские СМИ не освещали это происшествие, так что эта информация определенно происходила от какого-то западного источника. Возможно, я слышал что-то по Би-би-си или «Голосу Америки», но не был уверен в этом. Вся эта история звучала абсурдно и абсолютно не соответствовала тщательно культивируемому советскими информационными источниками имиджу Н. С. Хрущева – Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета министров СССР.

Мне было легко представить Хрущева, произносящего свою речь с высокой трибуны ООН, но не сцену с ботинком. Вообразить, как пожилой лысый и тучный высший руководитель СССР вдруг наклоняется, хрюкая от напряжения, расшнуровывает ботинок, затем стаскивает его и начинает колотить оным по трибуне, было выше моих возможностей. Все это скорее походило на одно из преувеличений желтой прессы. Я дал Алику понять, что у меня есть сомнения по поводу подлинности этой информации.

Любопытно, что только много лет спустя я услышал полный рассказ об инциденте с ботинком, который действительно имел место на XV сессии Генассамблеи ООН, от лица, которому я доверял4. Если рассматривать этот поступок Хрущева в его реальном контексте, то он не содержал того зловещего смысла, который приписывали ему западные средства массовой информации в период холодной войны. Однако трудно назвать этот поступок распоясавшегося первого лица Советского Союза дипломатическим.

В нашем студенческом кругу Н. С. Хрущев