Мой друг убил Кеннеди? История Ли Харви Освальда - Эрнст Петрович Титовец

Пластинку, которую держал в своих руках мой американский друг, выпустила фирма грамзаписи «Мелодия». На ней был полный концерт Поля Робсона, записанный во время одного из его визитов в Москву. Американский певец говорил по-русски и давал комментарии к тому, что он исполнял. Это еще больше располагало к нему местную аудиторию, которая оказывала ему самый теплый прием и сопровождала его выступления бурными аплодисментами.

На диске были такие записи, как «Река-старик» («Old Man River»), «Водонос» («Water boy»), «Джо Хилл» («Joe Hill»), негритянские спиричуэлы и колыбельная, которая начиналась словами «Спи мой малыш, мой кудрявый малыш…». Также были и русские народные песни, исполненные Полем Робсоном на русском языке: «Сибирский острог», «Ноченька» и другие. Алик попросил поставить пластинку. Исполнение Робсона привлекало своей мощью и духом непокорности, присущим также русским народным песням.

Позже я имел возможность услышать, как Алик пел «Река-старик», стараясь подражать глубокому басу чернокожего певца. Я давно хотел получить текст этой песни и, воспользовавшись случаем, попросил Алика записать его. Он набросал слова карандашом на клочке бумаги и пояснил, что «Река-старик» – это фольклорное название могучей реки Миссисипи, протекающей через всю страну.

Освальд переключился на мою небольшую коллекцию книг, включавшую около двух десятков экземпляров на английском языке. Книги были выпущены в основном московским издательством «Иностранная литература» и представляли собой произведения избранных американских и британских авторов. Среди них были: «The Forsyte Saga» Джона Голсуорси, «Lord Jim» Джозефа Конрада, «Bleak House» Чарльза Диккенса, «The Quiet American» Грэма Грина. В сборнике «Современные американские рассказы» были представлены литературные произведения Эрнеста Хемингуэя, Уильяма Фолкнера, Синклера Льюиса, Теодора Драйзера, Джона О’Хара и других. Среди немногих книг, изданных за рубежом и которые я ценил больше всего, были «Пигмалион», «Пьесы приятные», «Андроколы и лев» Джорджа Бернарда Шоу и «Корни» Арнольда Вескера, выпущенные издательством «Пингвин».

Приобрести оригинальные западные издания в Минске было практически невозможно. Мне их присылал из Великобритании мой друг по переписке, студент Оксфордского университета. Я предложил Алику взять почитать любую из моих книг. Его первым выбором был «Тихий американец» Грэма Грина.

Попросив разрешения осмотреть мою скрипку, Алик осторожно взял инструмент в руки. Он заглянул внутрь скрипки, потрогал колки и пощипал струны. Я показал ему, как держать скрипку и смычок. Следуя моему инструктажу, Алик извлек последовательно несколько визгливых, бьющих по нервам звуков. Это, казалось, удовлетворило его, и он положил скрипку обратно на полку. Я ожидал, что в любой момент может появиться моя сестра со своими саркастическими комментариями по поводу нашего концерта, и почувствовал облегчение, когда Алик оставил инструмент.

Вместо сестры появилась моя мать и сообщила, что ужин подан. Всегда полная энтузиазма, Эмма поддерживала беседу без видимых усилий, используя забавную смесь русского и английского языков, последний – как жест внимания и вежливости по отношению к нашему гостю. У моей сестры всегда была способность развлекать наших гостей, кем бы они ни были.

Алик к этому времени, казалось, отбросил свою первоначальную сдержанность и в полной мере наслаждался едой и компанией. Эмма спросила его о массивном серебряном перстне, который тот носил на среднем пальце правой руки. На перстне была фигура в форме стилизованного дьявольского лица или чего-то в этом роде. Для местной молодежи было еще необычно носить такие причудливые кольца, хотя эта мода уже стала проникать и к нам. Алик сказал, что привез перстень из Японии, где служил в морской пехоте США.

Американская национальная кухня была еще одной темой нашего застолья. Мы ели вареные сосиски с тушеной капустой, и Эмма захотела узнать, почему американцы называют сосиску в разрезанной булке хот-догом и др. Некоторые из ее вопросов были чисто риторическими; на некоторые Алик ответил. Кое-что из того, что сказал Алик, заставило нас рассмеяться. Его ломаный русский, должно быть, мешал давать более исчерпывающие ответы на вопросы моей сестры, но это не имело значения. Теплая атмосфера, как ни странно, возникла в результате этого обмена мнениями. Покончив со своими вареными сосисками и тушеной капустой, Алик аккуратно положил нож и вилку параллельно на правую сторону своей тарелки и почтительно поблагодарил хозяйку.

Моя мать предложила нам двоим перейти в другую комнату и продолжить там чаепитие. Захватив чашки чая и удобно устроившись на диване, мы продолжили нашу беседу. Я попросил у Алика разрешения поближе взглянуть на его перстень. Он охотно передал его мне. Что-то вспомнив, мой американский приятель сказал, что в Японии в одном кафе однажды возникла драка и, так случилось, что он даже разбил оконное стекло этим перстнем. Это могло бы стать началом нового поворота нашей беседы, но я, видимо, не проявил должного интереса, и тема не получила продолжения.

Я подумал, что для комсомольца носить такой перстень считалось бы отклонением и воспринималось как подрыв морального духа молодого советского человека. Все это не касалось Алика: он был другим; никто бы не осмелился подойти к нему и сказать, что надевать, а что нет.

Сытный ужин настроил нас на философский лад, способствующий более широкому восприятию окружающего мира и любви к мудрости. Возможно, именно поэтому наш разговор перешел к философской проблеме возможности объективного восприятия мира.

У нас только что завершился курс философии в мединституте, и мне не терпелось опробовать свои свежеприобретенные знания на новом слушателе. На лекциях нам излагали основы марксистско-ленинской философии, основанной на материалистическом взгляде на реальность и усовершенствованной В. И. Лениным, как следовало из ее названия. Конструктивная мысль Ленина идеологически вооружила трудящихся и указала единственно правильный путь в их борьбе за конечную победу коммунизма. Когда нас, студентов, вызывали прокомментировать великое учение Ленина на философском семинаре, мы отделывались набором общепринятых одобрительных фраз, стараясь не углубляться в эту тему. Сомневаться даже в рамках теоретической дискуссии в безупречности ленинского учения было бы большой ошибкой.

На философских занятиях нам кратко представляли в критическом аспекте некоторые мировые философские учения, включая Г. Гегеля, Л. Фейербаха, Д. Беркли, И. Канта, Д. Юма и др. Было увлекательно погрузиться в рассмотрение проблем нашего внутреннего «я» в отношении к внешнему миру, наших чувств как средства восприятия с их ограничениями и возможностями, а также достоверности знания, полученного на основе чувственного восприятия.

Я бы не сказал, что многие из моих сокурсников-медиков были заинтересованы в этих проблемах. Большинству из них все это было, скорее, безразлично. Однако в нашем студенческом научном кружке в лаборатории на кафедре общей химии царила другая атмосфера.