Просроченный долг - Йожеф Лендел

14-го я занимался тем же — сушил картошку. По старому православному календарю этот день — первое октября: Покров день, что можно было бы перевести как «День сбора урожая». По народному поверью, если в этот день выпал снег, то снег не растает уже до весны…

Так вот, 15-го утром было 3 градуса тепла, днем 6. По густой, вязкой грязи, от которой спицы колес превратились в сплошной глиняный круг, я направлялся к дому с семью мешками картошки, когда в двух километрах от деревни меня застала гроза, ливень, с молнией и громом. Такого ненастья в это время года не помнили даже самые древние старики.

Добрался до дому, промокнув до нитки. Втащил в комнату мешки, с которых лилась вода. Потом снова на повозку, под проливным дождем нужно было ехать в конюшню, распрягать несчастную лошадь. Потом, возвратившись, затопить печку. У меня уже и сил не оставалось варить ужин, может, я бы и не варил, если не нужно было бы просохнуть. На ужин — картошка.

16-го повозки нет. Но я и не жалел. В этот день мне нужно было сушить не только картошку, но и одежду и сапоги.

17-го днем был мороз минус 9, вечером — минус 10 градусов. Но чего мне ждать! Я отправился, чтобы привезти домой последние двадцать пять ведер моей картошки. Счастье, что у меня как лесника теперь никаких дел нет, пока не установится санный путь, даже смотреть в сторону леса не нужно.

Уже по дороге на поле у меня замерзли руки-ноги. Руки — потому что у меня были плохие рукавицы и намокшие вчера веревочные вожжи примерзли к рукам. А ноги — потому, что, хотя у меня была пара хоть старых, но еще вполне хороших валенок, я все же должен был отправиться за картошкой в прохудившихся за осень сапогах. Ведь валенки-то теплые, пока не промокли. В большие морозы — просто замечательная вещь, но теперь, хотя мороз изрядный, нужно было рассчитывать, что в картофельной яме земля сырая. Поэтому мне пришлось мерзнуть в кирзовых сапогах, бредя за лошадью по глубоким и теперь замерзшим колеям вверх в гору по плохой дороге.

Прежде чем начать снимать слой земли, закрывавший картошку, я принес охапку соломы, поджег ее и согрел застывшие пальцы. Только после этого я смог взять в руки лопату…

Снял землю с ямы и быстренько сложил картошку в мешки. Как вор: забирал только лучшее. Из двадцати пяти ведер пять точно остались в яме. Пусть остаются! Только быстрее, потому что мои запачканные жидкой грязью руки нестерпимо схватил мороз.

Я везу домой последнюю картошку. Замерзшая комьями дорога для неподкованных копыт лошади мучительна. Растоптанные накануне комья земли острые, и в лужах кое-где под ними обламывается лед. Я не лошадь жалею, для этого я, наверно, слишком озлоблен. Мне времени жалко… Все едино! Где можно, я схожу с дороги, потому что на более гладкой, поросшей травой обочине не так больно копытам лошади. Но мои руки после того, как я касался сырой картошки и земли, в промокших, промерзших рукавицах болят нестерпимо, а ноги уже одеревенели.

И как в таких случаях бывает, все идет наперекосяк. Выпала чека. И я хватился только тогда, когда на выбоине потерял колесо. Мешки — на землю. Поднять повозку, вставить на место колеса. И хотя топор обычно всегда при мне — в этот день я как назло даже топора не захватил. Сломал небольшую ветку с березы, до дома заменит чеку. А завтра… это уж забота конюхов. Это их добро, повозка эта… И так как я едва стоял на ногах, я взвалил мешки на повозку кое-как.

Последствия налицо: я заметил, что потерял один мешок. Клянусь, я с радостью оставил бы его там. Черт с ним! У меня и так хватит картошки. Но мешок! Мешок — это ценность. Потерять нельзя. Пришлось поворачивать повозку назад. К счастью, всего метров 300–400. Теперь я уже аккуратнее укладываю мешки, как это ни трудно. Между тем уже совсем вечер настал. Ноги болят, я боюсь, что на ногах отмерзнут пальцы. В таких случаях нужно сойти, идти пешком, чтобы от ходьбы восстановилось кровообращение. Я попробовал. Но у ямы к подошвам сапог, особенно к каблукам, прилипли комки грязи с кулак величиной. А теперь они, конечно, твердые как камень! Лопатой я с трудом соскреб застывшие комки. Пустил лошадь, а сам пошел пешком за повозкой… Но я слишком устал, и колени мои не сгибались. Бррр! Будь что будет — я снова взобрался на повозку.

И, наконец — ведь всему бывает конец — я «благополучно» добрался. Я благополучно собрал мою картошку! И даже в последнюю ездку вместо обычной картошки вернулся домой со сладкой. Поскольку ее слегка тронуло морозцем. А ведь в яме она была еще хорошей.

И 18 октября я, счастливый обладатель картошки, спустил всю свою картошку в подпол.

8

А 20-го соседка побелила и вымыла комнату, за что я ей заплатил тем, что заострил топор и наточил пилу. Потом устроил большую стирку. Смыл с себя двухнедельную грязь. Сменил рубаху и даже почитал газету, из которой узнал, как хорошо мне живется.

9

И какой была бы в наши дни — 24 октября 1952 года — хроника, если она не дополнена, не подкреплена цифрами? Поскольку другой таблицы я дать не могу, привожу здесь таблицу температуры.

Температура в нашей деревне с 7 по 17 октября 1952 года

В конце октября уже стояли морозы под –40 градусов, а весь ноябрь беспрерывно –40–45.

10

20 ноября картошка в подполе начала уже подмерзать. Что еще можно было спасти, я поднял наверх и сложил под кровать и под стол. Но треть уже замерзла. Отдал одному из соседей, чтобы кормить корову. А вторая треть сгнила. Третьей трети хватило до весны — потому что, как выяснилось, я с голоду не помер.

Эпилог

В 1953 году мы получили картошку по-другому. Землю под картошку выделять запретили. У кого был огород, тот мог посадить, но у кого не было — как у меня и у многих других — тот мог собирать картошку с колхозных полей за десятину. Нужно было собрать 9 мешков и доставить в деревню, чтобы