Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер

2.2.42. 14:30. Получил письмо от Левы от 11 января. Пишет, что мама и Галя живы, но у Гали распухает по утрам лицо. Милый, милый Лева. Он ест кошек. И Галя тоже ест. Бедные, бедные мои родные и друзья. Вчера с запозданием привезли «ЗП» от 31.1.42. Там напечатано мое стихотворение о Малько и моя подпись под карикатурой Иванова. Сегодня сдал Полякову новое стихотворение «День придет». Написал и сейчас отправляю письма: маме, Леве, Диме, Терезе, Оресту Верейскому. Чувствую себя лучше, чем вчера, но чертовский кашель.

3.2.42. 3:20. Опять дежурю. Перечитываю «Дуэль» Чехова, греюсь, прислонясь спиной к печке, и отчаянно кашляю. Имел разговор с Прусьяном. О стихах, о моей работе в газете и вообще. Дал мне взаймы 70 рублей. Но дело не в 70 рублях, а в том, что Прусьян настоящий, душевный человек. И умен…

5.2.42. 16:30. В № «ЗП» от 3.2.42 напечатано мое стихотворение («В землянке»). Получил записку, переданную через наших газетчиков, ездивших в ленинградскую типографию, от Александра Ильича. Но в записке ничего нет, он пишет только, что написал мне два письма и что хорошо бы нам встретиться в Ленинграде.

Настроение грустное-прегрустное. И холодно. Вчера вечером написал письмо Диме. Да, я и забыл написать в дневник, что вчера получил от Димы письмо. Он почему-то воображает, что я в Юкках. И никак толком не сообщитъ мне ему (цензура не пропустит), что я вовсе не в Юкках, а в Агалатове. Почта работает отвратительно, точнее, она на 70 % вообще не доставляет писем.

Самое мучительное: нет папирос. И поэтому еще больше тоска на сердце, еще чаще думаешь о родных, о доме… А где Ира? Я последнее время совсем забыл о ней… Получил в ларьке при столовой по талону 2 куска туалетного мыла. Мыло дрянное, но и то хорошо.

После этой записи в дневнике наступил десятидневный перерыв.

II

15.2.42. 16:30. Я лежу со вчерашнего вечера в госпитале, в Левашове. У меня флегмона и что-то с желудком. Но обо всем по порядку. Пятого февр<аля> не произошло ничего существенного, если не считать, что я получил дополнительное питание (омлеты) на 10 дней. Кроме того, вечером меня вызвал к себе Меркурьев и дал 3 талона на обеды и завтраки – «для подкрепления сил». Меня это очень обрадовало и тронуло. Кто решил это – он сам или Прусьян – не знаю, – оба они хорошие люди.

Шестого вечером я прихворнул, чувствовал себя погано. Седьмого в 2 часа Прусьян, помня наш недавний разговор, сообщил мне, сегодня идет машина в Ленинград и я могу ехать. Я спешно собрался, взял командировочное удостоверение и уже собрался идти за сухим пайком, как вдруг пришел Меркурьев и дал еще 1 талон на день. Я пошел и взял сухой паек на 3 дня – масло, сахар, хлеб, 2 банки шпротов. В шестом вечера наша машина (грузовая, но с кузовом) поехала. Еще не совсем стемнело, когда мы приехали в Ленинград. Для описания впечатления о Ленинграде – не хватит места. Опускаю. Мы подъехали к комендатуре, зарегистрировали с Фетисовым командировки и поели в комендантской столовой. Потом Фетисов показал нам место сбора – помещение команды, и мы расстались.

Я пошел в надстройку (канал Грибоедова, 9. – И. К.). Я стучал в квартиру Гитовича и Шварца, – конечно, там никого не было. С самого приезда в город у меня в памяти вертелись строки Мандельштама: «Я вернулся в свой город, знакомый до слез…» и последующие строки. По дороге на Вас. острове я зашел к Павловым – никого. Зашел к Борьке – там ад в квартире, а Борька не пишет писем уже 1 1/2 месяца. Наконец вечером пришел домой. Здесь ужасно. Мать еле двигается, сестра до невероятия похудела. Тетя Вера изменилась меньше. В моей бывш. комнате – буржуйка. Сидят все вокруг. Холодно. Уже сожжен мой стол, вообще много мебели, набросились на сухой паек. Голод.

Утром на след. день, 8.2, пошел к Леве. Застал его и Юру дома. Угощали меня двумя кусочками настоящего хлеба с настоящим маслом, один из этих бутербродов даже с рыбкой – это большая жертва с Левкиной и Юркиной стороны. Потом – о, это было счастье – мы выпили по две стопки денатурата, разбавив его кофеем. После этого я взыграл духом. Но кроме этого они меня угостили варевом из столярного клея (сорок рублей плитка на рынке), лепешечками из костяной муки, жаренными на жире с мыловаренного завода (достали по блату), лепешками из кофейной гущи и вполне натуральным и по-левкински вкусным супом. Потом мы прошли по Петроградской, и я увидел разрушения. Но перед тем, как идти, Левка присел за пианино и сыграл мои любимые вещи. Вообще, я в неоплатном долгу перед моими друзьями. Расставаясь, мы расцеловались.

Потом я пошел в Союз писателей и нашел там мерзость запустения. Мертвый дом. Дм. Цензор, живущий в швейцарской и выживший, по-видимому, из ума. Я прошел по пустой зале, пустым, холодным, заброшенным комнатам. Потом направился в надстройку к Кетлинской. С трудом нашел ее квартиру. Договорился с Кетлинской об эвакуации матери, сестры, тети Веры. Подал заявление. Поговорил с ней о жизни, узнал о печальных судьбах многих писателей. Потом пошел домой. Одним словом, 9.2 в 10 ч. вечера я был в Агалатове. Здесь я сразу же поговорил с Прусьяном о положении семьи, и он обещал мне помочь. Утром на другой день я, как и все члены редакции, получил посылку из Сверд. обл. В посылке было: письмо, вареное мясо, пряники, сухари. Все это я съел сразу, не удержался.

На другой день я заболел флегмоной. Лег. Потом пришел Меркурьев и принес 5 талонов – для получения сухого пайка для отправки родителям. Прусьян отпечатал особую бумажку, чтобы продукты выдали по раскладке, – так домашним удобнее. Вообще, заботы Прусьяна трогательны. Очень, очень хороший человек. Посылка в тот же день была отправлена, и Галя прислала записку, что посылку ей передали и что они благодарят. Еще она написала, что она с мамой решили не эвакуироваться, а тетя Вера – эвакуируется. Подробностей никаких. Буду ждать письма.

Вчера меня решили послать из редакции в госпиталь. Перед отъездом мне опять дали посылку – конфеты, колбаса, пряники. Я их съел в автомашине по дороге из Агалатова в Левашово. Теперь у