По обе стороны океана - Даниил Григорьевич Гуревич

с ней в кино, но, когда я зашел за ней и увидел Раю с каким-то молодым человеком, я отозвал этого парня в сторонку, протянул ему рубль и попросил его пойти с Раей в кино. Они ушли, и я зашел в маленькую комнату Вики. Первым, что привлекло мое внимание, была пришпиленная к стенке над кроватью фотография гондольера в Венеции, которую я ей послал. Мы сразу же стали целоваться. Но ласкать друг друга в парадной и на кровати – это далеко не одно и то же. Я обнажил ее до пояса и обнажился до пояса сам. Вика громко стонала, ее тело по-настоящему дрожало, глаза стали словно безумными. В ней проснулся ее истинный восточный темперамент. Но мне даже не приходило в голову пойти дальше. До конца. А я был уверен, что сопротивляться она бы не стала. Не смогла бы.

Мы встречались каждый день, до самого моего отхода в рейс. Однажды в полупустом вагоне метро напротив нас сидела пожилая женщина, не сводившая с нас глаз. Наконец она не выдержала, встала и подошла к нам.

– Извините, но я хочу вам сказать, что не помню, когда видела такую красивую пару, как вы, – улыбаясь, сказала она и сразу вернулась на свое место.

Когда наступил день отхода, Вика поехала со мной в порт. До этого я вписал ее паспортные данные в реестр судна на проходной в порту. Я записал ее как сестру. Когда пришли таможенники, и провожающие вышли на причал, Вика была красивее и ярче всех. В который раз я уже подумал, что ко мне пришло настоящее счастье. Вернувшись из рейса, я не поехал, как делал это всегда, домой. Я поехал к Вике. Когда она открыла дверь и увидела меня, лицо ее вспыхнуло от счастья. Она бросилась ко мне и повисла у меня на шее. В июне у нее начались летние каникулы, и она полетела домой в Кисловодск. Я приехал провожать ее в аэропорт. Мы сидели на скамейке и, как всегда, целовались. За границей я все время встречал на улицах целующиеся парочки. На них никто никогда не обращал внимания. Здесь же к нам сразу подошел какой-то мужик и потребовал немедленно прекратить разврат. Проводив Вику, я поехал в Зеленогорск, где наша семья летом снимала дачу. Каждый день я ходил на почту и звонил ей в Кисловодск. Каждый день! В начале июля я сдал экзамен на радиста первого класса и вернулся на судно, а в конце августа вернулась в Ленинград Вика. Встретив ее в аэропорту, я велел таксисту ехать на улицу Чайковского, во Дворец бракосочетания.

– Может, сначала заедем домой? – спросила она.

– Зачем?

– Ну я хотя бы переоденусь.

– Глупости. Мы же только подадим документы.

– Хорошо, – согласилась Вика.

Но проехали мы недолго. Машина заглохла, и таксист нас высадил. Я собрался взять другое такси, но Вика сейчас ехать в загс категорически отказалась. Она была суеверна и считала поломку машины плохим знаком. Мне бы тоже надо было посчитать это плохим знаком, но я суеверен не был. Зато был по-прежнему безгранично в нее влюблен. Влюблен настолько, что совершенно не замечал полное отсутствие у нас общих интересов. Мы никогда не говорили с ней о книгах. Да и в комнате у нее не было ни одной книги. Она знала, что мой папа работает в театре, но ни разу не попросила отвести ее к нему. Я как-то предложил ей сходить в «Кировский» на премьеру балета. Она отказалась. Она считала балет скучным. Я повел ее на прекрасный шведский фильм «Пеппи Длинный чулок», который ей так не понравился, что мы вышли из зала на середине фильма.

В начале декабря семидесятого года мы должны были расстаться. В польском городе Щецин строилось новое учебно-производственное судно «Профессор Щеголев», и я был направлен туда на его приемку. В Щецин я попал в первый раз. До этого я был в очень красивом польском городе Гданьске. Щецин мне понравился меньше. Нас поселили в центральную гостиницу на нескольких этажах. Нам выдавали польские злотые, которых хватало и на еду в хороших ресторанах, и на выпивку. Оставалось и на шмотки. Я даже купил себе в комнату черную люстру с электрическими свечами. Я оставался пижоном. Несколько раз мне в гостиницу звонила Вика. Вернувшись из Польши, я опять поехал не домой, а прямо к ней. Она ждала меня. Через несколько дней я привел ее к себе домой. Впервые я знакомил родителей со своей девушкой. Мама с первой минуты была от нее в восторге. У ее сына такая красавица невеста. Да еще актриса кино! То, что Вика была в кадре не больше полминуты, не играло никакой роли. А в том, что мы поженимся, мама нисколько не сомневалась. Папа, как всегда, был предельно внимателен и добр. Но я чувствовал, что он восторга от Вики не испытывал. Он пытался вызвать ее на разговор, но Вика отвечала односложно, а на многие вопросы не знала ответов. Мы продолжали встречаться, и я продолжал ее любить. Летом семьдесят третьего, уезжая домой на каникулы, Вика пригласила меня к себе в Кисловодск.

* * *

Перед отъездом я пошел в магазин для моряков загранплавания «Березка», где на валюту или на сертификаты можно было купить товары, простым смертным недоступные. Не помню, что я купил для ее матери и бабушки, брату же взял блок американских сигарет «Мальборо». Примерно за неделю до отъезда у меня началось обострение язвы двенадцатиперстной кишки, которой я заболел, когда мне только исполнилось двадцать. Мой врач Эмма Вершловская, о которой я писал раньше, велела непременно лечь в больницу. Но ни о какой больнице не могло быть и речи. И, несмотря на свое состояние и совершенно измученный вид, я полетел в Кисловодск. Самолет приземлился уже поздно вечером. Я вышел, и прямо у трапа меня ожидала Вика. Мы сразу зашли за самолет и, словно голодные, стали целоваться. У здания нас ждала машина ресторана, которую прислала Викина мама. Небольшой двухэтажный домик стоял в глубине сада с редкими деревьями и кустарниками. За накрытым столом сидели Викина мама, брат Гена и бабушка. Мама была полной женщиной с суровым лицом без каково-либо намека на красоту. У бабушки же было доброе и в молодости, видно, очень красивое лицо. Она была маленькая, кругленькая и чем-то напоминала мою бабушку Маню. На задней стенке комнаты висел кадр с Викой в сцене из фильма «Война и мир». Весь вечер Викина