Российский колокол №5-6 2021 - Коллектив авторов

Тамара Алексеевна скоро ушла, а Кира занималась с Псами ещё долго. Ей нужно было, чтобы они слушались её идеально.

На улице царили мягкие майские сумерки, а в доме, укрытом вязом, было совсем уже темно. Кира вошла в гостиную, собаки пришли вместе с ней и легли, уставшие, на ковёр перед диваном, завалились на бока, тут же задремали. Она наслаждалась тишиной своего тёмного дома, тремя чёрными кляксами на светлом сером ковре, чистотой и прохладой. Но через дверной проём ей видно было окно столовой, а на этом окне стоял подаренный Николаевой уродливый липкий чайник. Это была чужая и чуждая вещь, не принадлежащая этому месту. Кира встала – Большой едва шевельнулся, проводив её рассеянным взглядом, два других щенка спали, выводя носами тонкие смешные рулады, – и прошла на кухню. Там она взяла мусорный мешок и, пройдя по комнатам, собрала навязчивые дары. Сначала она хотела выбросить их, но потом лицо Николаевой встало перед ней, оно было жалким, оно было унижающимся, оно было слабым. И Кира решила сохранить это барахло до следующего прихода бывшей одноклассницы. Она была уверена, что Николаева ещё появится в попытке урвать хоть что-то, не поверив, что её наметившаяся было сказка о богатой и счастливой жизни за счёт тупой серой мыши может разрушиться так быстро и так внезапно.

Кира подумала о чердаке. Она никогда там не была, но знала, что иногда муж поднимал туда ненужные вещи, которые жалко было выбросить.

Поднялась по узкой лестнице, толкнула люк, ведущий наверх, выбралась на чердак. Он оказался огромным и очень светлым: с двух сторон в торцах крыши устроены были треугольные окна во всю ширь. Середина чердака была пуста, весь хлам был сдвинут под крышу, туда, где нельзя было пройти не сгибаясь. Здесь стояли стулья, всё ещё крепкие, но недостаточно новые для Диминого идеального дома, лежали ненужные подарки, старые компьютеры и ноутбуки, летняя мебель для сада, раскладушки. И ещё было нечто большое, накрытое белой простынёй. Кире стало интересно. Она поставила тяжёлый брякающий пакет к другим ненужным подаркам, прошла вглубь чердака и сдёрнула простыню. Там были картины, около двадцати больших холстов. Они стояли в конструкции, похожей на велопарковку, сколоченной из необработанных щепастых реек. Холсты хранились по два, изображениями друг к другу, так что каждый Кире пришлось вынуть, чтобы рассмотреть. Рука художника не оставляла сомнений, это был Багров с его резкими ударами кистью, условными и в то же время характерными лицами, изломанными телами. Только цвета были иные, не такие, как в «Стиговых топях», которые, теперь это было явно, Дима повесил в гостиной исключительно из-за того, что они подходили к интерьеру. Здесь была, например, красно-оранжевая обнажённая женщина с бокалом вина. Вся составленная из острых треугольников, она стояла к зрителю спиной, бросая взгляд через плечо. Был ультрамариновый с зелёным лев, вытянувшийся на жёлтой изломанной скале. Всё, всё было яркое, острое, неправильное, искажённое, кричащее. Она просмотрела их все, поставила на место, тщательно укутала тканью. Спустилась вниз, думая о том, что, судя по количеству холстов, всё написанное Багровым в последние сумасшедшие годы перекочевало на чердак их дома. Почему? Она не знала и у Димы узнать уже не могла.

18. Вновь Эвридике моей заплетите короткую участь!

– Почему ты у меня живёшь? Зачем? – спросила она ночью, когда фонарь уже погас и небо было затянуто тучами. Шёл дождь. Он шуршал в листьях вяза, постукивал по подоконнику. В комнате было темно, и Кира надеялась, что звуки дождя поглотят вопрос. И надеялась, что Вэл спит. Она не знала, зачем спросила. Она не хотела спрашивать, хотела оставить всё как было, но что-то у неё внутри заставляло попробовать всю эту прекрасную конструкцию на прочность.

Он не ответил. Но по его дыханию она поняла, что Вэл не спит. Он замер, не шевелился, и Кира кожей чувствовала, как сильно забилось его сердце.

Вэл приходил, когда хотел, в последнее время всё позже и позже, иногда под утро, в четыре, в пять часов, когда было уже светло. Правда, стал приносить продукты. Узнал, что ей нравится, и покупал именно это: вино, гранат, свежее мясо. Играл для неё то, что она просила.

– Почему ты оказался в тот день на кладбище?

Вэл задержал дыхание и снова не ответил. Ей хотелось плакать, хотелось притвориться, что она верит: он спит; о что-то сбилось в её моторе, он раскрутился, но больше не пел «жить-жить-жить», а ворчал неразборчиво что-то другое и заставлял её говорить, рушить себя, входить в привычный режим страха и незащищённости.

– Там нет могилы твоей жены, правда?

– Правда, – ответил Вэл. – Я пришёл туда на похороны твоего мужа. У моей жены нет могилы ни там, ни где-то ещё. Я не знаю, где её тело.

– Но она умерла?

– Я не знаю. Я думаю, что она умерла. Пропала в августе.

Его голос дрогнул. Вэл встал, взял гитару, сел на подоконник. Его силуэт был призрачным, лишь немного плотнее темноты ночного неба. Жалобно застонала струна. Он склонил голову к гитаре, прислушался.

– Как её звали?

– Юлька.

– Какая она была?

Он вскочил, слегка задев гитарой подоконник, струны отозвались нестройным аккордом. Найдя на ощупь прикроватную лампу, Вэл зажёг свет, и внезапно вспыхнувшее белизной тело показалось Кире совершенно беззащитным. Его спина ссутулилась, глаза потухли, движения стали суетливыми, как у старика. При зажжённом свете он нашёл брошенную на стул куртку и вытащил из внутреннего кармана плотный конверт, а из него – фотографию:

– Вот, смотри.

Кира смотрела, не прикасаясь, словно боялась оскорбить память дорогого ему человека. Женщина на фото была в сценическом костюме: ярком, расшитом блёстками, похожем больше на купальник, чем на платье. Она была высокой, с широкими плечами и крепкими ровными ногами, на которых проступали рельефные мышцы. Светлые волосы были убраны в гладкую причёску, макияж был ярким, и лицо с широкой белозубой улыбкой производило впечатление прекрасной дизайнерской маски. Кире она совсем не понравилась.

– Очень красивая, – сказал Вэл, не глядя на Киру. – Очень добрая, весёлая.

Она поспешно кивнула и отвела от фотографии взгляд:

– Что с ней случилось?

– Я не знаю.

Он сел на край кровати: гитара в одной руке, фотография – в другой. Он выглядел растерянным, как ребёнок, который не умеет ещё управиться со многими предметами сразу.

– Ей было двадцать восемь в прошлом августе. Она танцевала по кабакам, я пел по кабакам. По разным в основном, что меня и беспокоило. Мы были женаты восемь лет. Как только