В тисках тлена - Юрий Борисович Салов

подъезд, захлопнул за собой тяжелую дверь, прислонился к холодному кафелю стены. Дышал, как загнанный зверь. За окном подъезда — серый двор, мокрые деревья, мусорные баки. Никакой фигуры. Только дождь.

«Мерещится», — лихорадочно застучала мысль. «Совпадение. Стресс. Галлюцинация на фоне переутомления. Просто похожая старуха. Просто бомжиха, что-то бормочущая. «Верни бутылку» или «дай денег». Ты не расслышал. Перепутал. Нафантазировал. Потому что мозг ищет подтверждения страху. Потому что Глухово — это прошлое. Закрытое. Оконченное».

Он поднялся в квартиру. Запер дверь на все замки. Включил все светильники. Поставил чайник, стараясь, чтобы руки не тряслись.

— Мерещится, — повторял он как мантру, глядя на струю воды из крана. — Просто старая, больная женщина. Съехавшая катушкой. Таких много.

Он сел на кухонный стул, обхватив голову руками. Но сквозь нагнетаемый рациональный шум пробивалось другое: ясность ее взгляда. Четкость слов. Узнавание. И главное — знание. Знание о монете. О которой не могла знать никакая городская бомжиха.

Он нащупал монету под мокрой футболкой. Она была обычной. Как будто только что выкопана из глуховской земли. Или получена из частной коллекции. Игорь сжал ее до боли, но ничего не ощутил.

Он убежал от мусорных баков. Но тень Агафьи, ее призрак или ее живое, проклятое присутствие, догнал его здесь, в его квартире. И слова «верни монету» висели в воздухе плотнее городского смога. Не галлюцинация. Не совпадение. Предупреждение. Возможно, последнее. Оттуда. От тех, кто уже вышел из могил и шагал по миру. Игорю больше некуда было бежать. Рационализм трещал по швам, открывая черную дыру страха, которая теперь зияла прямо посреди его уютной, залитой светом кухни. Глухово нашло его. И требовало назад то, что он унес — не только монету, но и свою душу.

Глава 20

Конец октября выстуживал город до костей. Поздние сумерки окутали улицы сизым, промозглым саваном. Фонари, зажженные рано, бросали на мокрый асфальт дрожащие, вытянутые тени. Игорь шел с работы, усталость тяжелой ношей давила на плечи. Телефон в кармане молчал — он давно заглушил и звонки, и вибрацию, отрезав холодные уколы страха. Но тишина в наушниках была ненадежной. Страх гнездился глубже — под ребрами, рядом с монетой-медальоном. Он научился с ним жить, как с фоновой болью: подавлять, заглушать работой, скрипом шагов по плитке, гудением вечернего трафика.

Он свернул в свою подворотню — узкую щель между панельными громадами, ведущую во двор. Здесь всегда пахло сыростью, старым кирпичом и подвальной затхлостью. Свет единственного фонаря у подъезда слабо пробивался сюда, оставляя середину прохода в глубокой, вязкой тени. Игорь невольно ускорил шаг, инстинктивно стремясь к свету двора.

Тень отделилась от стены. Резко, бесшумно. Высокая, коренастая фигура в темной, промасленной телогрейке и шапке-ушанке, надвинутой на лоб. Она встала поперек узкого прохода, перекрывая выход.

— Постой, парень, — голос был хриплым, грубым, но в его тембре, в самой подаче звука, было что-то… знакомо-чужое. Как плохая запись из прошлого.

Игорь замер. Сердце екнуло, сжимаясь в ледяной ком. Он попытался обойти, но человек шагнул влево, снова преграждая путь. В тусклом свете, падавшем со двора, Игорь разглядел лицо. Обветренное, с грубыми чертами, щетиной в несколько дней. Но… знакомое. Иван? Глаза… глаза субъекта были запавшими, тусклыми, но в них горел незнакомый огонек — не бравады Ивана, а чего-то звериного, отчаянного и… голодного. Все-таки Иван. Или его тень, его вывернутая наизнанку суть. Как? Зачем здесь?

— Чего надо? — блефовал Игорь, отступая на шаг. Голос предательски дрогнул. — Дорогу не загораживай.

— Монету, — прошипел человек. Его рука, крупная, в рваной вязаной перчатке, резко протянулась к груди Игоря. — Отдай. Не твоя. Отдай!

Страх, дремавший под спудом, взорвался адреналином. Чисто животное чувство заставило Игоря рвануться назад, вглубь темной подворотни. Но фигура среагировала молниеносно, не по-человечески. Она настигла его за два шага. Жесткие пальцы вцепились в ворот куртки, рванули на себя. Другая рука, когтистая в перчатке, рванулась к шее, к шнурку, к выпуклости под тканью.

— Нет! — вырвалось у Игоря, больше инстинктивный вопль, чем слово. Он отбивался, пытаясь вырваться, но хватка была стальной. Он почувствовал, как холодный металл монеты прижался к коже, как пальцы нащупали ее сквозь рубашку, ухватились за шнурок и сам диск.

И в этот миг случилось нечто.

Человек, похожий на Ивана, взвыл. Не крик боли, а дикий, нечеловеческий вопль, полный невыносимой агонии и ярости. Его тело взметнулось дугой, как от удара невидимого тарана. Рука, сжимавшая монету и шнурок, задергалась в бешеной судороге. Не отпускала, а будто приклеилась к раскаленному металлу. От места хватки — сквозь ткань перчатки! — повалил едкий, тонюсенький дымок, смешиваясь с паром от дождя и дыхания. Запах паленой кожи, шерсти и чего-то древнего, медного, ударил в нос.

Он рухнул на мокрый асфальт подворотни, не отпуская Игоря! Весь его корпус бешено затрясло в конвульсиях. Ноги дергались, голова колотилась о плитку, из горла вырывались хриплые, булькающие звуки, смешанные с тем же воем. Глаза закатились, оставив лишь белки, мерцающие в полумраке. Но рука, сжимавшая монету сквозь ткань на груди Игоря, была как тиски, дергаясь в такт судорогам, причиняя Игорю боль и ужас.

Игорь, упавший следом на колени, почувствовал жар. Невыносимый жар, исходящий от монеты! Он плавил холод страха, прожигал рубашку, обжигал кожу под ней. Шнурок впивался в шею. Казалось, сама монета пылала в кулаке атакующего.

Слепой ужас и боль дали в Игорю новые силы. Он рванулся изо всех сил, выкручиваясь из ослабевшей, но все еще державшей хватки. Шнурок натянулся как струна, врезаясь в кожу, но выдержал. С треском ткани порвалась рубашка у ворота, но шнурок и монета остались при нем.

Игорь отпрянул, прижавшись спиной к холодной кирпичной стене, чувствуя жгучий холодок монеты на обожженной коже и боль от шнурка на шее. Он смотрел на бьющееся в неистовых конвульсиях тело, на струйку дыма от перчатки, на безумно закатившиеся глаза. Она защитила. Не солью, не молитвой — собой. Как последний бастион света, впитанная в него сила, ответившая огнем на прикосновение нечисти.

«Беги! Сейчас!»

Игорь не раздумывал. Он рванулся вперед, перепрыгнул через дергающиеся ноги, выскочил из подворотни на освещенный двор. Сердце колотилось, как бешеное, кровь гудела в ушах. Он обернулся на секунду. Фигура все еще билась в судорогах в темноте прохода. Жутко. Не от мира сего. Дымок все еще висел в воздухе.

Он побежал к своему подъезду, но рука