Искусство просвещать. Практическая культурология для педагогов и родителей - Евгений Александрович Ямбург

отличающая нас от суетливого Запада, отравленного психологией потребления»? Если это и стабильность, то того свойства, когда врачи, фиксируя состояние тяжелобольного, со вдохом отмечают: состояние стабильное.

Еще один мир, еще одна жи́ла в многожильном проводе русской истории. Мир, о котором мы почти ничего не знаем, ибо этот мир молчаливый. Помнится, В. Г. Белинский назвал роман «Евгений Онегин» энциклопедией русской жизни. Неистовый Виссарион явно погорячился. Энциклопедией дворянской жизни – да. Того самого узкого образованного слоя, который понятия не имел о том, чем живет и дышит основная толща населения. За что в итоге он и поплатился. Та самая «деревенщина», о которой с таким презрением отзывалась Вика, молчала в позапрошлом веке и продолжала молчать в двадцатом, молчит и в двадцать первом. Дело не в отсутствии языка, позволяющего внятно артикулировать свои проблемы. Эти люди молчат, даже когда в Москве бушуют гласность и перестройка, ибо убеждены в двух аксиомах: где Москва, а где мы – одно; с государством бодаться бесполезно – второе.

Прощупать пульс в народном теле, где еле теплится жизнь, – сложная медицинская задача. Но автору романа это удается, и тогда выясняется, что сонный покой – это лишь внешняя обманчивая симптоматика, а на самом деле там давно бушует тахикардия, что неизбежно при таких повышенных физических и эмоциональных нагрузках.

До поры жизнь Панюкова протекала ни шатко ни валко, пока через несколько лет в деревне не объявился Вова. Он помыкался в Москве, в меру бандитствовал, прилепился к солидному шефу, который помог ему стать управляющим автосервисом. Вова прибыл на малую родину по секретному поручению шефа с задачей спрятать в российской глубинке от армии его великовозрастного отпрыска, отчисленного из университета за систематические прогулы и завал сессии. Предваряя появление уклониста, Вова вручает Панюкову толстенный конверт с пачкой денег на расходы. Панюков никогда не видел таких денег. Так в романе появляется второй главный герой – Гера.

Скрываясь от призыва, он ожидает своего деревенского укрывателя в зале железнодорожного вокзала, но нарывается на патруль. Вездесущее государство не дремлет, проникая во все щели. Впрочем, Гера с честью выходит из положения.

«Только уселся на скамейку – из городка в вокзал вошел запыленный прапорщик, сурово оглядел зал и вышел на перрон. Через минуту объявился вновь, прошелся взад-вперед, поскрипывая высокими военными ботинками, поглядывая на Геру, и скоро с хмурым видом направился к нему – не прямо, а как-то боком, словно подкрадываясь вдоль стены. В Гере все заныло, но взгляд он не отвел. Прапорщик встал перед ним, навис, спросил, как у него дела. Гера не ответил, только пожал плечами, стараясь выглядеть спокойным и равнодушным. Прапорщик долго, с угрюмым видом знатока, разглядывал картину за спиной Геры, и желваки под синей кожей его щек ходили одобрительно, потом вдруг потерял интерес к картине и деловито потребовал у Геры полтинник. Гера, не глядя, достал из кармана куртки сотню и протянул прапорщику; тот взял ее брезгливо и молча вышел в городок, оставив по себе ребристые следы ботинок на мокрых половицах». (Рутинная иллюстрация того, как и чем компенсируется строгость русских законов.)

Наконец они встречаются: крестьянин и тинейджер, – пересекаются два разных мира. Панюков увидел и с жалостью оглядел «его худые, словно прутья, руки, тонкую шею, позвонки, торчащие как будто по отдельности, будто и не были они одним хребтом. Лопатки, тонкие и острые, как крылышки бесперого птенца, ходили ходуном, как если б он хотел взлететь, но слишком маленькие крылья ему взлететь не позволяли».

Оценив физические параметры гостя, Панюков вынужден внести недостающий элемент цивилизации в свое хозяйство, соорудив во дворе дома сортир. Он так объясняет Гере свою инициативу по благоустройству:

«– Нам это ни к чему; мы в хлеву ходим, с верхотуры; куда корова ходит, туда и мы, и убираем за собой и за коровой; а ты – да ну тебя! – ты еще свалишься к корове с верхотуры, хребет сломаешь, отвечай потом; вот и построил, как в отеле; пользуйся».

Так Гера оказывается в глуши, оторванный от цивилизации, с ноутбуком, но без связи с интернетом и с мобильным телефоном, который не везде можно подзарядить. Чем заняться в этой глубинке? И Гера создает файл с названием «Трепотня», где почти ежедневно фиксирует свои свежие впечатления. По сути дела, подобно Лизе Бернадской, он начинает вести дневник, с той лишь разницей, что написанное можно стереть в одну секунду. У дневника есть конкретный адресат – Таня, в которую до безумия влюблен герой. Своя обожаемая женщина есть и у Панюкова.

По сути дела, Андрей Дмитриев создал классический любовный роман, где обе романтические линии, Панюкова и Геры, развиваются, то пересекаясь, то расходясь. Да, это роман, а точнее, неторопливо разворачивающаяся история романов двух мужчин и двух женщин. Здесь нет ни стремительного развития сюжета, ни детективной канвы, создающей лихорадочное возбуждение, но текст читается с неослабевающим вниманием. Отчего же от книги трудно оторваться, ее глотаешь сразу и целиком? От растущего напряжения набирающих психологическую энергию любовных линий, от непредсказуемости поступков героев, глубинные мотивы которых, побуждающие к тем или иным решениям, до поры скрыты, от абсолютной непредсказуемости поворотов сюжета. На память приходит письмо А. С. Пушкина своему конфиденту о том, что неожиданно для автора выкинула героиня «Евгения Онегина» Татьяна: «вышла замуж».

Оба, Панюков и Гера, ушиблены идеальной любовью. Не подумайте только, что автор ханжески отворачивается от ее чувственной стороны. Его описания моментов интимной близости порой достаточно подробны, но при этом целомудренны! Идеальная любовь, как правило, чревата катастрофой. Ее тревожное предчувствие нарастает с каждой следующей переворачиваемой страницей книги.

Геру любовь настигла в книжном магазине, хотя до этого он, как большинство его сверстников, чтение не особо жаловал. В книжный он забежал за диском, но увидел Таню и влюбился с первого взгляда. Однако девушка испарилась. Гера бросился ее искать и настиг в букинистическом отделе. Но подойти к ней мешала стеснительность. Гера схватил первую попавшуюся книгу и стал искоса наблюдать за девушкой. Первой попавшейся книгой, в которой он ничего не понял, оказались письма и дневники А. В. Суворова. Таня сама подошла к нему, и они разговорились. К этому времени Гера уже давно болтался по улицам, выработав ритуал «убийства времени». Этому уличному образу жизни Гера был обязан, как ни странно, школам!

Из первой, элитной, неординарный подросток был вытеснен по той же причине, по которой Лизу Бернадскую из предыдущего романа пытались не зачислить: все та же новая песня о «главном» – страх директора перед снижением рейтинга. В районной школе его чуть не подсадили на наркотики. Парень стал