Искусство просвещать. Практическая культурология для педагогов и родителей - Евгений Александрович Ямбург

Таня – то ли студентка, то ли дистрибьюторша, что не имеет существенного значения. Главное – они стали встречаться ежедневно. Таня реально становится тьютором Геры, регулярно прочищая ему мозги.

Так, проходя по Бронной, показав на темные окна серого дома, Таня сообщила, что здесь был ГУЛАГ. Гера слышал о ГУЛАГе, но до тех пор думал, что это где-то в Сибири.

Татьяна, когда он с ней только познакомился, «не захотела обсуждать с ним телепередачу о варягах, чем-то ужасно возбудившую его. Сказала, как отрезала: „Это вообще нельзя смотреть. Или свобода, или ящик“.

Гера тогда промямлил что-то о цивилизации, об информации, что-то о массовой коммуникации – в ответ услышал от нее безоговорочное, точно уже обдуманное и заготовленное (не для него; это была всего лишь третья их встреча, но – для себя или для всех): „Бывали и цивилизации, смыслом которых было поедание людей и принесение их в жертву, – где, где они теперь? Каннибализм, людские жертвоприношения есть и сейчас, но под запретом; все мы считаем это дикостью и страшным преступлением. Были еще цивилизации, задолбанные на наркоте, – и все они рухнули. Наркотики есть и сейчас, но кайф от них – не наше божество, наркотики – беда, распространение наркотиков запрещено, везде преследуется как преступление… Рабовладельческие цивилизации – где все они теперь? Людьми торгуют и сейчас, и в рабстве держат, но ведь в тайне, в подполе, в борделе, и всем за это полагается тюрьма. После того как рухнет, как все рухнули, и наша гаденькая цивилизация, на смену ей придет какая-то другая, я не могу сказать какая, но я уж точно говорю – без телевидения. Оно, конечно, где-то будет: в подвале, в тайне, в информационном бардаке, но – подпольное, запретное и презираемое всеми нормальными и уважающими себя людьми».

В другой раз, когда он выразил расхожее мнение о гастарбайтерах: «Понаехали тут…», она ответила гневной отповедью: «Так, о нерусской речи. Во-первых, эти люди, кроме своей нерусской речи, худо-бедно знают и наш русский, а мы их языков не знаем. И уже в этом их над нами превосходство. Они не пьют виски, не пробовали каппучино, для них все это слишком дорого, они работают с утра до вечера, а не болтаются по городу по целым дням. Из тех грошей, что им здесь платят, они большую часть отправляют своим семьям. На их судьбу пришлись и войны, и развал, и разорение. Они такое повидали и пережили, и не по своей вине, что нам с тобой не снилось, но даже это все – не главное. А главное у них – неотменимая отмена будущего».

Позже, встретившись с отцом Геры, пожелавшим познакомиться с девушкой, которая «доминирует» над его сыном, Татьяна не постеснялась сделать старшему замечание, упрекнув его в неправильном употреблении слов: не «доминирует», а «довлеет». После ухода гостьи отец поинтересовался: а не еврейка ли она? Поскольку, с его точки зрения, сегодня только евреи ратуют за чистоту русской речи. Гера откровенно поделился репликой отца с Татьяной и получил еще один урок: «Вот я подумала, и я бы уточнила. Я бы поправила твоего отца. Мы все здесь до того уже дошли, что каждый из нас, кому небезразлично слово и даже Слово с большой буквы, в его первоначальном смысле, – каждый из нас, в толпе всех прочих, к Слову равнодушных и глухих, становится как бы евреем, – то есть становится евреем в первоначальном, вечном смысле, – то есть становится изгоем в любой толпе, поскольку он принадлежит к народу Слова, народу священников – гонимым и непонятным, презренным и оболганным, вызывающим смех, ненависть и брезгливость. Все те немногие, что сохранили верность Слову в его извечном смысле, – уже поэтому евреи, даже когда они не жалуют евреев сами…» (На память немедленно приходит высказывание М. Цветаевой о том, что все поэты – жиды.)

А вообще-то Таня – татарка из Чувашии, из татарской деревни (опять деревня!) Алымовки. Откуда у этой девчонки такие чеканные формулировки, отражающие мудрость восприятия окружающей действительности? Я понимаю Полину из романа «Тупо в синем и в кедах», но у той за спиной огромный опыт прожитой жизни. Ей в спину дышит «почва и судьба», а здесь? Ответ на этот вопрос, на мой взгляд, коренится в строке из баллады В. С. Высоцкого: «Значит, нужные книги ты в детстве читал»[51]. Но ведь эти книги кто-то же должен был подсунуть девчонке из татарской деревни. Следовательно, был учитель, как выясняется в финале романа, весьма своеобразный. Он-то и разрушит идеальную любовь Геры.

Под влиянием Тани Гера решает поступать на исторический факультет, что встречает сопротивление отца, настаивающего на юридическом: «И без тебя найдут, кому врать»; «А жить на что, решил? Ты решил, кто тебя будет кормить?» Таковы житейские аргументы отца. Но под давлением жены он соглашается с выбором сына. Между тем Гера мечтает написать книгу о А. В. Суворове. Не о том хрестоматийном, известном по высказываниям «пуля – дура, штык – молодец», «глазомер, быстрота и натиск» и т. п., а о подлинном Суворове – желчном, скептичном, отдающем себе отчет в том, где и в какое время он живет, дающем своему времени соответствующие оценки: «Для Отчизны наибольшая опасность не во внешнем вороге таится, а в собственных ея идиотах». Не случайно, скрываясь от призыва в армию в российской глубинке, Гера, наряду с файлом «Трепотня», заводит файл «Суворов».

В силу обстоятельств Гера оказался оторван от любимой женщины. Да-да, именно женщины. Гера с Таней стали близки. Момент их первой интимной близости автор описывает подробно и бережно, для чего требуется виртуозное писательское мастерство.

Love story Панюкова не менее романтична. Его роман с зоотехником Саней развивается неторопливо, их отношения целомудренны. Каждый раз, доходя до леса, они поворачивали обратно, не переступая черту до свадьбы. Эту тонкую грань Панюков чувствует нутром. С Саней нельзя, как со всеми до армии и в армии. От такой любви почти наверняка пропадешь ни за понюх табаку, но любовь не пустяк, она не может быть ничем, ибо дается свыше.

Так в Сагачах сошлись два разных мира: Мир крестьянина и Мир тинейджера. Но оказалось, что не так уж они и различаются. Оба, и крестьянин и тинейджер, наделены талантом вздрагивать от красоты мира, вдыхая солоноватые, телесные запахи травы, густо растущей вдоль дороги, запахи тлена, плесени и земляной сырости, сочащейся из-под полусгнившего штакетника, запах дорожной глины, все никак не просыхающей после недавнего дождя.

Разница лишь