Магия кельтов: судьба и смерть - Татьяна Андреевна Михайлова

что было до этого? Естественно, народные верования, фольклорная традиция, согласно которой умерший по ряду причин оказывается не подверженным тлению, имеет обыкновение выходить из своей могилы (как правило – в ночное время), может возвращаться к своим родным и питается кровью живых. Однако сама попытка определить и ограничить вампира как фольклорного персонажа оказывается достаточно сложной задачей, если не сказать – вообще невыполнимой, поскольку в разное время, в разных регионах эти существа наделялись не только разными признаками, но и, что вполне естественно, разными названиями. Не совсем ясно и то, какие признаки мы должны будем считать основополагающими, а какие – вторичными. Если сделать акцент именно на питье крови живых, то вампирами мы должны будем считать и греческих ламий, которые принимали облик прекрасных дев, совращали неосторожных юношей и затем высасывали их кровь одновременно с жизнью (сравним: татарский демон албасты, который во время сна наваливается на спящего и пьет при этом из его сердца кровь). Но ламия или албасты являются персонажами низшей мифологии и если и восходят к культу умерших предков, то на очень глубинном уровне. Если мы будем описывать вампира как того, кто приходит по ночам и мучает спящего, то, естественно, он окажется в одном ряду с инкубами, германской марой, китайскими лисами и барсуками и прочими многочисленными «ночными гостями», которые уже не могут быть названы и опознаны как реальные покойники. Если же мы обратим внимание на то, что вампир, как правило, известен по имени и сохраняет тождественность с известным умершим лицом, с одной стороны, и не призрачен, но телесен и физически ощутим – с другой, то в принципе он предстанет как один из многочисленных «возвращающихся покойников» (Wiedergänger, Revenant, русское – заложный покойник и прочее), которые широко известны в верованиях многих народов. И в общем, здесь мы будем скорее правы: мы полагаем, что для нашей попытки как-то определить понятие вампиризма момент «сохранения личности» окажется одним из важнейших, причем важен он был и для традиции фольклорной, и для поздней массовой литературы, накрутившей вокруг вампирического мифа свои новые «поверья».

Описание народных верований, связанных с вампиризмом в широком смысле этого слова, составило бы несколько томов разноречивых по сути своей текстов. Понятие «вампир» далеко не однозначно и далеко не каждый «ходячий мертвец» может быть квалифицирован именно так. С другой стороны, обращение к собственно терминологии также не сделает картину образа более ясной, так как вампиром называется далеко не каждый мертвец, сосущий по ночам кровь у живых. Так, например, в Сербии вампиром называется мертвец, который может «в образе человека вернуться домой, продолжать участвовать в домашних делах и выполнять супружеские обязанности, в результате чего могут родиться дети, которых называют Вампировичи» (Стоянович, 2004, с. 550). В то же время пьющий кровь или творящий иной вред живущим мертвец может иметь другое название – упырь, стригой, равк (у саамов) мяцкай (у западносибирских татар), лудак (у лопарей) и другие, что в общем дела не меняет и что для традиции фольклорной более чем типично (вспомним разные имена, под которыми у славян выступают русские русалки – мавки, вилы, лешачихи и так далее; облик их, да и манера поведения также могут быть очень разнообразны). Как пишет, например, А. Плотникова, «в селе Руиште на вопрос, как называют покойника, который приходит домой и творит бесчинства, я получила убедительный ответ: “Влахи говорят ‘морой’, цыгане – ‘чоканово’, а мы (то есть сербы) – ‘вампир’ (в книге «Граф Дракула: опыт описания» (Михайлова Т. А., Одесский М. П.) для этой же цитаты указан источник: Плотникова, 2006, с. 43–46). Можем ли мы говорить в таком случае, что мы имеем дело лишь с условной терминологией, просто относящейся к разным диалектам? Мы полагаем, что все же нет. Если, действительно, вместо русского собака мы употребим английское dog, немецкое Hund, латинское canis или ирландское madra, мы все равно будем иметь дело с одним и тем же объектом, хотя бы условно и примерно. Фольклорный персонаж по природе своей внеденотативен, и поэтому неопределяем принципиально. Как верно писала об этом Л. Н. Виноградова, «Каждый конкретный образ характеризуется в той или иной местности особым составом признаков и мотивов (из которых одни являются ведущими и преобладающими, а другие – периферийными): на одной территории известны всего две-три характерные черты, присущие этому образу, а на другой этнографы фиксируют целый спектр мотивов и признаков, через которые этот персонаж описывается. Наконец, можно встретиться с ситуацией, когда круг мифологических характеристик остается как будто прежним, но имя демона изменилось, – а это уже ставит перед исследователем задачу определить, тот ли это самый персонажный тип или уже другой образ» (Виноградова, 2000, с. 10). Мы можем говорить лишь о некоем смысловом ядре образа, которое само по себе – дискретно и обозначение которого – условно по своей сути. Тем интереснее совпадения и тем показательнее их неожиданное отсутствие.

И все же попытаемся обратиться к самому слову – вампир.

Обозначение данного персонажа у разных народов может варьироваться, однако наиболее распространенным является вампир (сербо-хорватская форма, сравним также болгарское вемпир, македонское вампири), которая дала название для встающего из гроба мертвеца во всех современных языках Европы и в частности – в русском, куда она была заимствована из южно-славянских текстов (засвидетельствована только с XVIII в., а точнее – 2 октября 1764 г. в «Записках» Порошина, точнее: Черных, 1994, с. 1, 133). В то же время исконно русским названием этого мифологического персонажа является упырь (сравним также родственные ему слова – убыр у казанских татар, вупар у чувашей, обур у карачаевцев и других). Как пишет об этом Алексей Толстой в одноименной повести:

– Упырей, – отвечал очень хладнокровно незнакомец. – Вы их, бог знает почему, называете вампирами, но я могу вас уверить, что им настоящее русское название: упырь; а так как они происхождения чисто славянского, хотя встречаются во всей Европе и даже в Азии, то и неосновательно придерживаться имени, исковерканного венгерскими монахами, которые вздумали было все переворачивать на латинский лад и из упыря сделали вампира. Вампир, вампир! – повторил он с презрением, – это все равно, что если бы мы русские говорили вместо привидения – фантом или ревенант! (Толстой, 1998, с. 335).

Этимология данного термина до сих пор является предметом дискуссий, причем нет даже однозначного ответа на вопрос о его происхождении: либо славянском, либо тюркском, очевидно лишь то, что лексемы вампир и упырь являются родственными[38]. В последнем случае, видимо, речь должна была бы идти о заимствовании славянами имени одного из демонов турецкого фольклора –