Магия кельтов: судьба и смерть - Татьяна Андреевна Михайлова

отношениям, обещая не позднее чем через неделю прийти к ее родным и посвататься, та соглашается, а затем со смехом восклицает: ну что же, через неделю жду тебя у нас! Проходит неделя, и парень действительно идет на ту же поляну в лес, чтобы отправиться с девушкой к ее родным. Естественно, в деревне больше никто уже никогда его не видел…

В то же время, как отмечает и сама П. Лайсафт, мотив «следа пальцев» встречается обычно в контексте рассказов о привидениях, призраках и возвращающихся покойниках (по указателю Томпсона – мотив E 542.1.2) – «мертвец дотрагивается до шеи человека, и на ней навсегда остается след пальцев». Так, например, в ирландских народных балладах встречается сюжет о том, как молодой человек после смерти невесты решил жениться на другой: в день свадьбы умершая приходит и дает ему пощечину. Можно вспомнить многочисленные следы пальцев на запястьях, на лбу, на плече и так далее – все они объединены общим мотивом: это след прикосновения мертвеца (призрака)[37]. Связь с собственно банши здесь, действительно, скорее вторична, однако то, что мотив этот все же вписан в «комплекс банши», кажется нам не совсем случайным.

И, наконец, последним элементом «вторичной атрибутики» банши является ее связь с птичьим обликом: она либо сама иногда принимает образ птицы, либо оказывается в каких-то странных отношениях с инфернальной птицей – вестницей из иного мира. В отдельных районах банши изображается в виде птицы (обычно сороки, вороны или просто некой абстрактной птицы), что сближает данный образ с бретонским анку. Данная деталь ставит ее также в один ряд с такими фигурами древнеирландской мифологии как богини смерти Бадб и Морриган, которые могут представать в образе птиц, что, впрочем, вполне естественно, поскольку к данным фигурам банши и восходит генетически. И вполне естественно, что наиболее предпочтительным «птичьим» обликом банши является ворона, которая, как известно, питается падалью (в виде вороны изображаются обычно и бадб и морриган, смотреть: Herbert, 1999).

Однако, как нам кажется, представление о вестнике из иного мира, предстающем в виде птицы, также носит достаточно универсальный характер и соприкасается с представлениями о душе, принявшей после смерти человека зооморфный облик. Данный комплекс «душа – птица – вестник иного мира» представляет собой достаточно распространенную универсалию и, как пишет об этом Н. Н. Велецкая, характерен не только для индоевропейцев: «Обращения к умершему с призывом возвратиться, “обернувшись перелетным соколом ясным”, “белым голубочком”, “сизой кукушечкой”, “пташечкой” – общее место плачей. Птица – символ воплощения духа умерших, характерный не только для индоевропейских народов. Свидетельством этому может служить название Млечного Пути “птичьей дорогой” наряду с названием “тропа душ” у различных народов Европы и Азии» (Велецкая, 1978, с. 31).

Представление о том, что банши, как и анку, может представать в облике птицы, действительно составляет, наверное, единственный общий пункт в описании комплекса «вестника смерти» в ирландской и бретонской народных традициях. Важно при этом, что в виде птицы часто изображается и призрак некогда живого человека, но, как правило, умершего противоестественной смертью либо при жизни как-то связанного с погребальным ритуалом (в Ирландии – профессиональные плакальщицы). Однако, как нам кажется, данный образ генетически оказывается более сложным и восходит одновременно и к традиции манифестации в образе птицы, обычно – белой, а также иного сакрального животного (пса, лошади или коровы) представителя иного мира, но не мира «загробного», а мира, так сказать, «параллельного». Примеров этого в ирландской и валлийской нарративной традиции можно найти очень много: так, например, белые птицы оказываются причиной того, что король Конхобар попадает в загадочную долину, где находит свою сестру Дехтире, пропавшую год назад (сага «Рождение Кухулина»), такие же белые птицы заставляют затем и самого Кухулина отправиться в «чудесную страну», где он встречается с сидой (сага «Болезнь Кухулина»), в виде белой птицы прилетает к Кухулину дочь короля Лохланна – Дерборгилла (сага «Смерть Дорборгиллы»), белая кобыла переносит сына Финна Ойсина в Страну вечной юности (сага «Странствие Ойсина»), и так далее… В валлийской традиции в первую очередь можно назвать эпизод из первого мабиноги, герой которого, Пуйлл, властитель Диведа, преследуя оленя, встречает в лесу свору странных белых собак: «Они были белы, как снег, а их уши красны; белое и красное сверкало и переливалось». Именно эти собаки заманивают его в Аннун, то есть иной мир. Надо отметить, что мотив «заманивания» героя в иной мир при помощи данных сверхъестественных животных обычно не носит характера смерти, то есть данное посещение является обычно временным и, видимо, может интерпретироваться как один из элементов обрядов перехода. Интересно, однако, при этом, что в валлийской фольклорной традиции происходит отчасти смена мотиваций, и видение в лесу своры белых псов, издающих на бегу протяжный вой, которая носит специальное название Cwn Annwn (Псы Аннуна), рассматривается именно как знамение смерти (Briggs, 1977, p. 85).

Таким образом, мы можем сказать, что представление о банши как о птице являет собой результат наложения двух разных традиций, отчасти между собой соприкасающихся. Так, птица может рассматриваться и как воплощение души умершего, и как атрибут иного мира как обиталища богов, позднее – мифологических персонажей. Кроме того, как кажется, в данном мотиве проявляется также общекельтское представление о том, что пребывание в облике птицы может носить характер некоего «промежуточного» состояния между миром живых и иным миром. Так, можно вспомнить о том, что в валлийском предании с убийством Ллеу он оказывается не совсем погибшим, но принимает облик орла – сидящего на дереве и постепенно умирающего от ран орла находит затем чародей Гуидион и возвращает к жизни, автоматически при этом возвращая ему и человеческий облик. Интересно, что в этом же мабиноги рассказывается далее о том, что, желая наказать неверную жену Ллеу, Гуидион не убивает ее, а превращает в сову; как писал об этом еще в начале XX в. Дж. Рис, «проводя аналогию с другой частью этой же повести (то есть сценой убийства самого Ллеу, воплощенной в его превращении в орла. – Прим. авт.), мы можем сказать, что на самом деле он все же убил ее: это была ее смерть» (Rhys, 1901, p. 610). Данный вывод кажется нам несколько упрощенным: как и в случае с самим Ллеу, его жена Блодуэд была не совсем убита, но и не осталась в мире живых. Проклятие Гуидиона вызвало некое «внебытийное» существование, в котором она и была обречена пребывать в облике птицы, аналогично тому, как в ирландской саге «Смерть детей Лира» три сына и дочь короля Лира были не убиты злой мачехой, но превращены в