Пушкин. Болдино. Карантин. Хроника самоизоляции 1830 года - Михаил Яковлевич Визель

распутицу и еще не полностью снятые ограничения, добрался до родного города, в котором отсутствовал полные три месяца. И, потратив несколько дней на обустройство (у Пушкина не было в то время постоянного дома, он предпочитал жить в гостиницах, словно предвосхищая развившуюся гораздо позже моду на апартаменты с рум-сервисом) и на улаживание самых неотложных личных дел, уже 9 декабря пишет «любезному Плетнёву» чрезвычайно живое письмо «телеграфным стилем», словно захлебываясь от вороха новостей.

Это одно из самых известных писем во всем эпистолярии Пушкина, его цитируют почти так же часто, как знаменитое «Ай да Пушкин, ай да сукин сын» из письма Вяземскому 7 ноября 1825 года. Да и мы уже здесь цитировали его неоднократно.

Что значило «насилу сладил с тещей» – мы понимаем; действительно, за три месяца отсутствия и невпопад приходящих писем «накопились вопросы». Более чем понятна и срочная нужда в деньгах – пока еще Опекунский совет выдаст! Гордость по поводу сделанного за три месяца мы и сейчас, двести лет спустя, с автором полностью разделяем. Но что значит «две последние главы Онегина, восьмая и девятая»? Да еще и «совсем готовые в печать»? Мы же все знаем со школы, что в «Онегине» восемь глав!

Эта запутанная история действительно требует прояснения. Девятая глава – это и есть та, которую мы знаем как восьмую: Татьяна – петербургская светская львица, запоздалая любовь Онегина и их второе объяснение. А восьмая по первоначальному плану – это то, что мы знаем как «Отрывки из путешествия Онегина»: после трагедии с Ленским Онегину неудобно было оставаться в усадьбе и он счел за благо проездиться по России, – прежде чем мы увидим его в Петербурге.

Сам Пушкин, выпуская «Отрывки из путешествия Онегина» отдельным изданием (прежде чем они заняли свое место в полном корпусе романа в качестве приложения), не без сарказма писал в предисловии об этой исключенной главе:

Павел Катенин – боевой офицер, дослужившийся до генерала, «почетный гражданин кулис», автор множества театральных переводов и переделок, серьезных и шуточных

П. А. Катенин (коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком) заметил нам, что сие исключение, может быть, и выгодное для читателей, вредит, однако ж, плану целого сочинения; ибо чрез то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необъясненным. – Замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики.

Расточаемые Катенину похвалы особенно двусмысленны, если вспомнить, что, навещая в августе 1830 года дядюшку Василия Львовича, Пушкин поспешил выйти из комнаты умирающего, услышав от него «Как скучны статьи Катенина!» – чтобы в памяти запечатлелось именно это.

Но скучны его статьи или не скучны, полковник Павел Катенин – поэт, критик, переводчик (первый русский переводчик «Божественной комедии», между прочим) – один из немногих близких друзей Пушкина, которые хорошо понимали, что стоит за этим загадочным объяснением, больше напускающим туману, чем рассеивающим его. Юрий Лотман в своих блестящих комментариях к «Евгению Онегину» приводит такое свидетельство:

В ответ на запрос Анненкова Катенин в письме от 24 апреля 1853 г. писал: «Об осьмой главе Онегина слышал я от покойного в 1832-м году, что сверх Нижегородской ярмонки и Одесской пристани, Евгений видел военные поселения, заведенные Аракчеевым, и тут были замечания, суждения, выражения, слишком резкие для обнародования, и потому он рассудил за благо предать их вечному забвению, и вместе выкинуть из повести всю главу, без них слишком короткую и как бы оскудевшую».

Что тут скажешь? Повторим: Пушкин, профессиональный литератор, собирающийся жениться, не хотел и не мог себе больше позволить, как в случае с «Годуновым», держать готовое произведение пять лет «в столе», выжидая благоприятного для хлопот о публикации момента. Это, видимо, и есть «причины, важные для него, а не для публики».

Но Пушкин остается Пушкиным. Он никогда не пошел бы на самоцензуру только по внешним причинам. Но к 1830 году он просто перерос многие строфы, писавшиеся в начале и середине 1820-х. Как, например, такая блестящая, переполненная молодой радостью строфа:

Но мы, ребята без печали,

Среди заботливых купцов,

Мы только устриц ожидали

От цареградских берегов.

Что устрицы? пришли! О радость!

Летит обжорливая младость

Глотать из раковин морских

Затворниц жирных и живых,

Слегка обрызгнутых лимоном.

Шум, споры – легкое вино

Из погребов принесено

На стол услужливым Отоном;

Часы летят, а грозный счет

Меж тем невидимо растет.

Здесь явно описывается пребывание в Одессе в 1823 году самого Пушкина – веселого, беспечного, немного интересничающего своей ссылкой. А не путешествие Онегина, «убившего на поединке друга». Так что восьмая путешественническая глава к 1830 году просто оказалась бы анахронизмом. И сам Пушкин, похоже, это почувствовал.

А еще, как мы помним, в Болдине, в важный для себя день 19 октября Пушкин сжег десятую главу. В которой потерпевший любовное фиаско Онегин должен был в той или иной мере примкнуть к декабристам. И, естественно, о публикации романа с такой главой нечего было и думать. Поэтому – «сожжена X песнь».

В итоге сложилась парадоксальная ситуация: главное пушкинское произведение, «энциклопедия русской жизни» и т. д. и т. п. – это, по сути дела, роман с пропущенной важной главой (видимо, в ходе этого путешествия по России скучающий денди Онегин впервые задумывается о положении дел в стране, что и приводит его к декабристам) и лишенный изначально задуманной эффектной концовки.

Помня об этом, совсем по-другому читаешь финальные строки канонического текста «Онегина»:

О много, много рок отъял!

Блажен, кто праздник жизни рано

Оставил, не допив до дна

Бокала полного вина,

Кто не дочел ее романа

И вдруг умел расстаться с ним,

Как я с Онегиным моим.

«Рок отъял» две главы; Пушкин сам «не дочел романа» – но сумел расстаться с ним «вдруг». Отшучиваясь всю оставшуюся жизнь от настойчивых просьб сделать уж наконец что-нибудь со своим героем:

В мои осенние досуги,

В те дни, как любо мне писать,

Вы мне советуете, други,

Рассказ забытый продолжать.

Вы говорите справедливо,

Что странно, даже неучтиво

Роман не конча перервать,

Отдав уже его в печать,

Что должно своего героя

Как бы то ни