Пушкин. Болдино. Карантин. Хроника самоизоляции 1830 года - Михаил Яковлевич Визель

вас маленькую записку, в которой вы сообщаете, что и не думали об отъезде. – Беру почтовых лошадей; приезжаю в Лукоянов, где мне отказывают в выдаче свидетельства на проезд под предлогом, что меня выбрали для надзора за карантинами моего округа. Послав жалобу в Нижний, решаю продолжать путь. Переехав во Владимирскую губернию, узнаю, что проезд по большой дороге запрещен – и никто об этом не уведомлен, такой здесь во всем порядок. Я вернулся в Болдино, где останусь до получения паспорта и свидетельства, другими словами, до тех пор, пока будет угодно богу.

Vous voyez donc (si toutefois vous daignez me croire) que mon séjour ici est forcé, que je ne demeure pas chez la Psse Galitzin, quoique je lui aie rendu une visite; que mon frère cherche à s’excuser quand il dit m’avoir écrit dès le commencement de la Choléra, et que vous avez tort de vous moquer de moi.

Sur ce – je vous salue.

26 nov.

Абрамово n’est pas la campagne de la Psse Galitzin comme vous le croyez – mais une station à 12 verstes de Boldino, Лукоянов en est à 50.

Comme il parait que vous n’êtes pas disposée à me croire sur parole je vous envoye deux documents de ma détention [forcée <?>.]

Je ne vous ai pas dit la moitié de toutes les contrariétés que j’ai eu à [essy] essuyer. Mais ce n’est pas en vain que je suis venu me fourrer ici. Si je n’avais pas été de mauvaise humeur en venant à la campagne, je serais retourné à Moscou dès la seconde station, ou j’ai appris que la Choléra ravageait Нижний. Mais alors je ne me souciais pas de rebrousser chemin et je ne demandais pas mieux que la peste.

Итак, вы видите (если только вы соблаговолите мне поверить), что мое пребывание здесь вынужденное, что я не живу у княгини Голицыной, хотя и посетил ее однажды; что брат мой старается оправдать себя, уверяя, что писал мне с самого начала холеры, и что вы несправедливо смеетесь надо мной. Засим кланяюсь вам.26 ноября. Абрамово вовсе не деревня княгини Голицыной, как вы полагаете, а станция в 12-ти верстах от Болдина, Лукоянов от него в 50-ти верстах. Так как вы, по-видимому, не расположены верить мне на слово, посылаю вам два документа о своем вынужденном заточении. Я не перечислил вам и половины всех неприятностей, которые мне пришлось вытерпеть. Но я недаром забрался сюда. Не будь я в дурном расположении духа, когда ехал в деревню, я бы вернулся в Москву со второй станции, где узнал, что холера опустошает Нижний. Но в то время мне и в голову не приходило поворачивать вспять, и я не желал ничего лучшего, как заразы.

В течение почти трех месяцев своего карантина 31-летний Пушкин был, конечно, «то робостью, то ревностью томим» – и то осыпáл свою 18-летнюю невесту изъявлениями нежности и заботы, то довольно жестоко «троллил» – вы там как, Наталья Николаевна, еще без меня часом замуж не вышли, нет? И вот в конце ноября ему наконец «прилетела обратка». В виде не дошедшего до нас письма от m-lle Гончаровой, содержание которого, однако, без труда восстанавливается из ответа Пушкина: невеста, видимо, ставит вопрос ребром: а зачем это вы, Mr. Pouchkine, гостили у своей соседки, княгини Голицыной? Уж не из-за нее ли вам всё никак не удается вырваться из Болдина?

Изумившийся (и умеющий передать свое изумление во французском письме!) жених впервые подробно оправдывается.

Итак, вы видите (если только вы соблаговолите мне поверить), что мое пребывание здесь вынужденное, что я не живу у княгини Голицыной, хотя и посетил ее однажды.

Прочитано Натальей Гончаровой

Обратим внимание: подробно объяснившись, Пушкин в постскриптуме снова «проговаривает» то же самое в сжатом виде. Во всем дошедшем до нас пушкинском эпистолярии такая риторическая фигура встречается еще раз лишь единожды: в донельзя официальном объяснении в январе 1827 года по поводу стихотворения «Андрей Шенье», которое добрые люди пустили по рукам с заголовком «14 декабря 1825 года»:

Для большей ясности повторяю, что стихи, известные под заглавием «14 декабря», суть отрывок из элегии, названный мною «Андрей Шенье».

Из чего ясно, как серьезно Пушкин отнесся к Наташиным подозрениям.

Чтó это были за «посылаемые документы», мы можем судить по удивительным образом дошедшей до нас «сопроводительной записке» к свидетельству на выезд, присланному нижегородским жандармским полковником Дмитрием Семеновичем Языковым. Она гласит:

Милостивый государь! Спешу отослать вам свидетельство на выезд, которое я получил для вас. Я сочувствую вашему положению, так как сам имею родственников в Москве и мне понятно ваше желание туда вернуться. Очень рад, что мог быть вам полезен при этом обстоятельстве и, желая вам счастливого пути, остаюсь, милостивый государь, с совершенным уважениемВаш нижайший слуга, Дмитрий Языков22 ноября 1830 г. Нижний

Второй отосланный невесте документ – это, видимо, такая же «сопроводительная записка» к полученной Пушкиным в те же дни и дошедшей до нас справки о благополучном эпидемиологическом состоянии Болдина.

Очень актуальные документы, не правда ли?

В дошедшей же до нас записке (французской, естественно) Дмитрия Языкова обращает на себя внимание явная симпатия, которую жандармский полковник выказывает к поэту, ведущему себя на сей раз, прямо сказать, не как образцовый гражданин: он уезжает, бросая своих мужиков в разгар эпидемии. Возможно, дело в фамилии: Дмитрий Семенович в родстве с Николаем Михайловичем Языковым, хорошим поэтом и (следственно) близким другом Пушкина. Не на него ли намекает Дмитрий Языков, упоминая об оставшихся в Москве родственниках?

Но родственные связи, неожиданно помогшие в отношениях с «правительством» (как называл эту многоликую инстанцию сам Пушкин), столь же неожиданно напрягли отношения с невестой. До которой дошли сплетни, что Пушкин ездил к княгине Голицыной.

Казалось бы, что же тут такого, что дворянин-помещик нанес визит соседке-княгине? В конце концов, не нанести визит было бы просто невежливо. Что за неожиданные подозрения, что за пошлость? Еще за два года до этого, в 1828 году, сам Пушкин писал по этому поводу:

Слово кокетка обрусело, но prude не переведено и не вошло еще в употребление. Слово это означает женщину, чрезмерно щекотливую в своих понятиях о чести (женской) – недотрогу. Таковое свойство предполагает нечистоту воображения, отвратительную в женщине, особенно молодой. Пожилой женщине позволяется многое знать и многого опасаться, но невинность есть лучшее