Василий Макарович - Михаил Вячеславович Гундарин

«Всё, что создано до 1956 года» – это в первую очередь, конечно же, «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году», которыми перекормили зрителей нескольких поколений. Но ведь был же и фильм «Пышка», первая лента Ромма, снятая им в 1934-м, изначально немая, озвученная только в 1955-м. И практически запрещённая «Мечта» (1941) с яркой ролью Фаины Раневской. «Мечту» долгие годы нигде нельзя было посмотреть, отчего лента обрела среди советской интеллигенции культовый статус.

А потом, на мой взгляд, пошли довольно проходные, требуемые фильмы, вроде «Русского вопроса» (1948), снятого по одноимённой пьесе Константина Симонова, разоблачающей американский империализм. Или «Корабли штурмуют бастионы» (1953). Тоже не шедевр. Конечно, пять Сталинских премий… Но ведь за что? Например, за документальный фильм 1948 года «Владимир Ильич Ленин», о котором теперь мало кто помнит, да и сам Ромм, думаю, уже в 1954 году многое бы отдал, чтобы все о нём поскорее забыли. Некоторые утверждают, что он так старался, создавая свою «лениниану», оттого, что его родители были меньшевиками, а меньшевиков победившие большевики преследовали нещадно.

М.Г.: О его «Лениных» сейчас есть разные мнения. Говорят, например, что Сталин сильно потешался, глядя на слегка дураковатого вождя мировой революции. Оттого и лично отметил молодого режиссёра. Но даже если это так, то последним смеялся всё же Михаил Ильич, вырезав после XX съезда из собственной «ленинианы» шестьсот тридцать метров плёнки с эпизодами о Сталине. А Сталин там был, как пишут киноведы, чуть ли не самым главным персонажем. Более того, режиссёр говорил тогда, что «совершенно по-другому поставил бы теперь оба ленинских фильма». Как? Остаётся только гадать. Ведь искусством монтажа Ромм владел в совершенстве. И молодых режиссёров ему учил. И научил на свою голову – в 1956 году он снимет «Убийство на улице Данте», очень известный и хорошо принятый публикой фильм, но который разругают его же студенты. Потом, как верно отметил Вадим Абдрашитов, будет длинная пауза, и только в середине шестидесятых – «Девять дней одного года», и следом «Обыкновенный фашизм», полнометражная документалка, самим режиссёром и озвученная. Именно её многие считают главным фильмом Михаила Ильича, находя параллели в показе нацистского и советского режима.

Е.П.: Я помню ошеломляющее впечатление от этой киноработы, которая для меня до сих пор – одна из самых реальных вершин оттепели. Наряду с «Одним днём Ивана Денисовича» Солженицына, повестью, вышедшей годом позже. И не сравнение режимов там для меня главное, а объёмная и наглядная демонстрация того, чем является тоталитаризм. Там – суть, сущность тоталитаризма, виды которого безграничны, как виды кровососущих насекомых или крыс.

М.Г.: И всё же сравнение режимов в подтексте было – но поди докажи! Искусством подтекста Ромм тоже владел в совершенстве, и своим ученикам это знание передал. Что в семидесятые им очень пригодилось. Подтекста не только в «Обыкновенном фашизме», но и в «Девяти днях…» хватает. Ведь все эти физики-ядерщики жутко засекречены были, и об этом как бы не сказано, а как бы и сказано…

Е.П.: А вдруг Шукшин поступил бы не к Ромму, а к Сергею Аполлинарьевичу Герасимову, который тоже набирал мастерскую в тот год, и к Василию Макаровичу относился неплохо (особенно в начале его карьеры), – что тогда было бы?

М.Г.: Но ведь все сходятся в том, что именно Ромм сыграл в кинематографической судьбе Шукшина решающую роль… Герасимов или Ромм? Таких гипотетических развилок в жизни Василия Макаровича было предостаточно. Можно только гадать.

Е.П.: Итак, Михаил Ильич Ромм… Вот каким он предстал перед первокурсниками в сентябре 1954 года (по мемуарам Александра Гордона):

Уже не молодой, но и совсем не старый человек (Ромму было пятьдесят три), лёгкий в движениях, с острым, живым и внимательным взглядом. Носил он традиционный костюм, обычно без галстука. Войдя в аудиторию, неспешно усаживался за стол, доставал из кармана сигареты, мундштук и зажигалку, а позже и портативную небольшую пепельницу, закуривал. Кивком головы предлагал заняться этим приятным делом своим ассистентам, и дым постепенно и важно заволакивал потолок. Дружно курящий педагогический коллектив был готов к работе, подчёркивая всю глубину пропасти, нас разделявшей. Нам всем зверски хотелось курить, но, хочешь не хочешь, приходилось терпеть.[154]

Все мемуаристы единодушно рассказывают об уникальной атмосфере, которая царила на занятиях Ромма-педагога. Вновь обратимся к воспоминаниям неоднократно нами цитируемого Александра Гордона.

(Кстати, его сын от Марины Тарковской Михаил не пошёл по стопам отца и дядюшки – уехал в Сибирь, работал биологом, охотником-промысловиком… Но Тарковские есть Тарковские: сейчас он – знаменитый сибирский писатель, близкий к «почвенникам», обожает Шукшина, возглавляет красноярский альманах «Енисей». Искусство «своих» людей не отпускает.)

Так вот, Александр Гордон пишет:

Ромма помнят все ученики, сами ставшие мастерами, любят сильно постаревшие преподаватели института, любят и благодарят судьбу за встречу с Мастером, который нёс из теперь уже далёкого прошлого высочайший дух Искусства, презрение к ремесленничеству. Личность Ромма – это целый художественный и духовный мир, своеобразная «цивилизация Ромма», как сказал один из выступавших на вечере его памяти.[155]

А вот как воспринимал, по оценке Гордона, лекции Михаила Ильича Андрей Тарковский:

Когда на лекциях Ромм говорил об искусстве, о том, что художник должен быть принципиальным и отстаивать эту принципиальность, свои взгляды, свой замысел фильма, своё призвание – до конца всегда и во всём, Андрей весь напрягался. Он с наивностью ребёнка и новообращённого внимал каждому слову. Его лицо застывало, душа превращалась в мембрану, улавливающую всё, даже не высказанное. Вот такой Учитель Андрею нравился, такого он желал, такой был ему нужен.[156][157]

Трудно как-то применить такой возвышенный слог к восприятию Ромма Василием Шукшиным. Но, думаю, эффектный и опытный преподаватель и парня из Сросток не мог не поразить.

Ромм в свои пятьдесят три года жил в одном культурном контексте, его студенты – в совершенно другом, да ещё у каждого из них этот контекст был своим в силу социальных и национальных различий. Чтобы все могли говорить на одном языке, Ромм составил список: в нём русские классики, а также Хемингуэй, Стейнбек, Жюль Ромэн, которого Ромм ставил очень высоко. «Кто не прочитал всего, с тем он отказывался разговаривать. Немного жестоко, но – спасибо ему!» – писал Шукшин.[158]

Режиссёр Сергей Соловьёв,