Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - Алексей Давидович Алёхин

Об этом частенько забывают не только стихотворцы, но и переводчики. Оттого так редки удачные переводы верлибров. Раз рифмовать не надо и в размер попадать ни к чему, есть соблазн переводить слово за словом, как оно есть, разве что подбирая самые яркие, выразительные. Но у одних и тех же слов в разных языках и разная протяженность, и другая ритмика. Вот и выходит, что выношенный автором оригинала ритмический рисунок расползается по швам и текст обращается в словесную кашу.

Поскольку сутью поэтической работы обыватели и дилетанты полагают труд по подбору рифмы, им кажется, что писать верлибром проще.

На деле поэзия, как известно со времен Ломоносова, заключается в «сопряжении далековатых понятий», и труд ее начинается с порождения самих этих «далековатых понятий», то бишь образов.

И оказывается, что в определенном смысле писать верлибром сложнее. Традиционный стих служит поэту своего рода ледяной горкой, с которой он, разогнавшись, скатывается в сугроб неведомого. Техническая работа оказывается существенным подспорьем, запуская своего рода «мозговой штурм», где стимулом оказываются размер и рифма: вовлекая в перебор массу вариантов, они «сами» порождают новые образные ходы, «далековатые понятия», которых изначально в голове не было. Думаю, цветаевское «поэта далеко заводит речь» – как раз об этом. Да и Бродский, утверждая, что «поэт – орудие языка», на деле ощущал себя орудием не языка, а силлаботоники.

Правда, заодно те же метр и рифма втягивают в стихи кучу красивого мусора, о чем чуть ниже.

Ну а верлибрист в этом смысле предоставлен самому себе. Поддержки ему ждать не от кого. Кстати поэтому, по моим наблюдениям, верлибры пишутся куда медленнее. Если, конечно, не принимать за них восторженную медитацию над листом бумаги.

На этом трудности не кончаются.

Поскольку поэзия отнюдь не «лучшие слова в лучшем порядке», как обычно переводят у нас сентенцию Кольриджа, а единственные в единственном, одна из главных проблем стихотворца – добраться до этой самой «единственности», до абсолютной точности слова. А слов так много…

Как заметил Торнтон Уайлдер (вложивший эти слова в уста Цезаря), «только поэт более одинок, чем военачальник или глава государства, ибо кто может дать ему совет в том беспрерывном процессе отбора, каковым является стихосложение?»

Похожую мысль я встречал у Пастернака – в письме, кажется, какому-то стихотворцу, приславшему ему рукопись. И тут у верлибриста совсем плачевное положение: в традиционном стихосложении единственным часто оказывается, условно говоря, то, что в рифму, – и как раз потому, что в рифму. В верлибре так легко не отделаешься.

Ну а главная трудность верлибриста та, что всякий раз необходимо доказать, что написанное тобой – вообще поэзия. Хотя она и не четырехстопный ямб с перекрестной рифмой.

Зато верлибр предоставляет абсолютную, какая не снилась, свободу.

Ведь смысл поэтического мастерства – это найти такой состав слов, который, в идеале, позволит читающему воспроизвести в себе то зыблющееся облако ощущений, которое замерцало в тебе и которое ты хотел выразить и передать другому.

Сколь виртуозной ни кажется поэтическая техника того или иного традиционного стихотворца, будь то хоть сам Пушкин, опытный взгляд всегда обнаружит в словесной ткани лишние слова – те, что потребовались для восполнения строки до нужного стихотворного размера. Или те, что навязала рифма. «В стихах всего высказать невозможно: часто говори не то, что хочешь, а что велит мера и рифма», – сетовал Вяземский.

Хуже того: сам метрический строй, задающий ритмические рельсы, частенько калечит подлинный – самородный – ритмический рисунок фрагмента, перестраивая порядок слов и регламентируя их протяженность. А ведь то и другое формирует не только облик, но и суть высказывания. Это как если бы художник вынужден был отказаться от той или иной прочувствованной им краски – в угоду то ли формальному правдоподобию, то ли расхожему пониманию гармонии (следовать предрассудкам, как мы помним, отказались импрессионисты, то-то их честили мазилами!).

Верлибрист от этого насилия свободен. И порожденный им словесный эквивалент образного мышления имеет шанс предстать на бумаге в неискаженном виде – во всей своей первозданной красоте. Как, впрочем, и в неприкрашенном убожестве.

Верлибр освобождает не только от лишних слов, но и от лишних – заемных – чувств и образов. Та самая готовая ритмическая форма, что так пособляет сочинителю ямбов и хореев, увы, тянет за собой и содержание. А именно то, которое некогда эту форму породило, а затем прилипло к ней и тиражировалось вместе с нею несчетное число раз, – общепоэтическое. Дело даже не в отдельных образах и настроениях, а в самом способе поэтического мышления, способе мировидения и мироощущения. И ох как часто эта нахлынувшая из чужих стихов «тьма поэтической ризницы» (если чуток переиначить Пастернака) напрочь заглушает проблески поэтической индивидуальности, особенно у авторов среднего или еще недооформившегося дарования. И как чудесно их порою раскрепощает верлибр.

Мне много раз приходилось обнаруживать в присланной рукописи свежие и ясные, словно другим автором написанные, верлибры – среди невзрачной массы остальных, традиционных по манере, стихов. В тех сочинитель увязал в общепоэтическом сиропе, как оса в варенье. А верлибр его высвободил, стряхнул с него вторичную «поэтичность», сделал стих жестким и честным.

Сказанное относится и к вполне известным и состоявшимся поэтам. Не мной одним замечено, что признанный мастер современного русского верлибра Вячеслав Куприянов оказывается довольно заурядным в силлаботонических стихах. И наоборот. Многими из нас любимый подвижник литературы, тонко чувствовавший и артистично мысливший Лев Озеров практически всю жизнь писал очень искренние и безупречно сделанные, но, признаем это честно, средние по меркам русской поэзии традиционные стихи. А в конце жизни, отказавшись от всех канонов, написал небывалым по своему внутреннему устройству верлибром великолепную книгу «Портреты без рам». И у нее есть шансы остаться в поэтических анналах.

Поэзия – самая краткая, сжатая до предела из доступных человеку форм высказывания, если не считать математических формул. Как известно, одна поэтическая строчка по эмоциональному воздействию бывает эквивалентна нескольким страницам прозаического текста. Освобожденный от любых наполнителей, связок и соединительной ткани верлибр в этом смысле предоставляет абсолютные возможности. Неслучайно именно емкость и лаконичность почитают одним из главных достоинств свободного стиха.

Мертвые

отодвигают ногами

ограды кладбищ –

это целиком стихотворение Владимира Бурича, вобравшее в себя разом и точную «картинку», и непереводимое на язык прозы размышление о жизни и бытии.

Но не стоит думать, что предельная сжатость свободного стиха означает лишь именно вот такой, граничащий с минимализмом, лаконизм. Стихотворение может быть весьма протяженным. Вопрос не в том, какой оно длины, а в том, как устроено и что в себе содержит. Достаточно припомнить