Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - Алексей Давидович Алёхин

из «обыкновенных» стихов, когда оригинальная поэтика автора (например, Аполлинера во Франции или Хлебникова в России) подвела его в своем развитии к тому, чего требует и что может дать верлибр.

Очень интересен в этом отношении случай Мандельштама, оставившего, насколько помню, единственный, но зато ставший классическим образчик свободного стиха: «Нашедший подкову». Не без отсылок к Хлебникову:

Так ребенок отвечает:

«Я дам тебе яблоко» – или: «Я не дам тебе яблоко».

И лицо его – точный слепок с голоса, который произносит эти слова, –

легко узнаваемая интонация «Зверинца», – но в целом вполне оригинальное и подлинно совершенное произведение.

При этом отнюдь не случайно возникшее и не отделенное рвом от других мандельштамовских стихов – «следы», если можно так выразиться, «верлибрического» мышления обнаруживаются в целом ряде других его стихотворений 20-х – начала 30-х годов. Рискну, к примеру, предположить, хотя и без претензий на доказательность, что именно верлибром предполагало изначально стать другое его знаменитое произведение – «Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…» На это указывают и система образов, и разностопность строк, и пропадающая местами рифма, и другие приметы вольности. Но привычка к силлаботонике и рифмовке, да сама первая же строчка, уложившаяся в пятистопный дактиль с единственным пропуском слога на цезуре, пустили стихотворную конструкцию по другим рельсам. И получилось то, что получилось, – очень сложно ритмически устроенное замечательное стихотворение с замашками свободного стиха.

Почти двадцать лет назад, в «Арионе» (1995, № 3), предваряя публикацию участников очередного Фестиваля свободного стиха (он был посвящен памяти незадолго до того ушедшего Владимира Бурича), я поместил небольшую заметку под заголовком «Просуществует ли фестиваль верлибра до 2000 года?»

Смысл заголовка объяснялся в самом конце. Вот что я писал: «…вполне представима ситуация, когда верлибр сделается настолько привычен, что читатель не всякий раз будет замечать, написано ли стихотворение свободным стихом или регулярным – как сейчас не обращает внимания, написано оно ямбом или хореем. И тогда нужда в фестивалях верлибра отпадет».

Случилось ли это? Думаю, что нет. Русский верлибр пока что так и не стал равноправной системой стихосложения. При всех несомненных удачах. При наличии пусть небольшого, но пантеона. При том что многие серьезные читатели и правда не разделяют при чтении стихи, написанные хореем, от верлибрических.

Но столь же многие – отличают. И на верлибре – спотыкаются.

И на то есть действительные причины.

Писать верлибры не труднее и не проще, чем тот же ямб, но их очевидно трудней читать.

Читать стихи вообще трудно. Потому что любое стихотворение, прежде всего, надо уметь прочитать ритмически. (Кстати, именно потому столь ужасающе, за исчезающе малым исключением, читают стихи даже хорошие актеры: они этого просто не понимают и относятся к лирическому стихотворению, как к драматическому отрывку. Понимал и прививал поэтическую манеру чтения Юрий Любимов – у него и читали хорошо.)

Ямб, хорей в этом смысле милосерднее к читателю. Они прокладывают ему очевидные ритмические рельсы, неслучайно дети начинают с Агнии Барто: даже эти простенькие стихи, не говоря уж о головокружительном Чуковском, подспудно учат их читать не семантику, а поэтику. Но большинство в своем умении читать дальше Барто так и не продвигаются – а до Чуковского всерьез не дорастают. И полагают, что «Цокотуха» – стихи про самовар, муху и комарика.

Ну а со сложно выстроенной ритмикой свободного стиха не вполне справляются, как мы видим, и многие взрослые дяди, даже из числа редакторов. Да что там – сами авторы. Мне столько раз доводилось засыпать и не ко времени просыпаться под их бубнеж…

Верлибр у нас – довольно молодое явление. В процессе даже, может быть, еще не развития, а становления: освоения пространства. За столетие, если говорить не об отдельных вещах, а о состоявшихся поэтиках, в его биографии лишь считаные взлеты. О перипетиях происхождения русского верлибра, как и кое о чем еще, в этих заметках затронутом, мне уже доводилось высказываться в одной давней публикации[16], к которой и отсылаю любопытствующих.

Думаю, мы вправе ожидать от русского верлибра не только штучных шедевров, но и поэтических величин, сопоставимых с американским Уитменом, с французским Аполлинером. Однако и в будущем я не жду его тотального торжества.

В отличие от покойного Бурича, полагавшего верлибр грядущим поэтическим счастьем всего человечества, призванным сменить и упразднить устаревшую силлаботонику и прочие сонеты: «Не хочу рифмовать!»; «Пошлые парные рифмы (как туфли)» – это его высказывания, – я на такую победу не только не рассчитываю, но ее не желаю. По мне, верлибр прекрасно себя чувствует как раз в соседстве с регулярным стихом – или даже в симбиозе с ним, порождая гетероморфность (с последней основательно разобрался Юрий Орлицкий, можно заглянуть в его статью в «Арионе»[17]).

Целый арсенал простых и сложных метров, виртуозная рифмовка, цельные поэтические формы и прочие аксессуары поэтического ремесла, выработанные веками, не просто украшения. Подчеркивая и выводя наружу внутреннее ритмическое и образное устройство поэтического высказывания, они делают его почти что зримым. И более понятным для читающего. Читатель попроще без этих одежек может стихов и не распознать.

Тут к месту припомнить сценку в Эрмитаже, описанную в одном дореволюционном журнальчике, – две дамы из хорошего общества перед статуей ню:

– Недурна, – заметила одна, – но до чего наивно!

– Да, – машинально прибавила другая, – ужасно смешно без кринолина!

Традиционный стих – более очевидный для восприятия облик поэзии. Верлибр в определенном смысле ее предельная, обнаженная форма. Без кринолина. И восприятие его требует подготовки.

Я с трудом представляю себе юного читателя, начавшего сразу с «Нашедшего подкову» или с Буричевых миниатюр. Все-таки прежде неплохо почитать Державина и Пушкина, Маяковского и Пастернака, Вознесенского и Бродского.

Боюсь, отказавшись от традиционных стихов, мы бы не только не обрели читателей верлибра, но и утратили вообще читателей стихов. За исключением разве аспирантов-филологов, которым они пригодятся для лабораторного препарирования, вроде кольчатых червей.

Впрочем, насколько знаю, в некоторых странах победившего верлибра это уже случилось. И боюсь, не без его участия.

Из серьезных стихотворцев верлибром пишут у нас совсем немногие. Хорошо если один из двадцати или тридцати, по пальцам можно пересчитать. Вероятно, для русской поэзии это сейчас естественная норма.

Но вот что любопытно. Графоманы и дилетанты, всегда поспешающие за веяниями поэзии наподобие привязанной к собачьему хвосту консервной банки, на сей раз даже обогнали, освоив производство верлибров в промышленных масштабах. В редакционных корзинах (не в портфелях) их немногим меньше силлаботоники. И я теряюсь. Или я чего-то не разглядел. Или это они в надежде опередить отечество и наконец-то сравняться с Европой. Их евроверлибры и в