Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - Алексей Давидович Алёхин

Ситуация нормальная – аномалией были шестидесятые. Поэзия – сложное и потому достаточно герметичное искусство. Особенно новая поэзия, привносящая новую и потому непривычную гармонию, которая еще не скоро сделается принадлежностью школьных учебников.

Это, повторюсь, нормальное положение вещей. У нас кое-кто из старшего и даже отчасти среднего поколения стихотворцев еще тоскует по шестидесятым. Немало из них в конце восьмидесятых и в девяностых, не признаваясь в том, мечтали стать новыми – ну и конечно, правильными – Евтушенками. Властителями дум.

Ну да, властители дум, но для немногих.

Кстати, тиражи поэтических книг Серебряного века были похожи на нынешние: полторы – три сотни экземпляров, редко пятьсот, и только у откровенно игравшего с вульгарным вкусом Северянина – тысяча. Но роль поэзии не измеряется числом читающих стихи. Ее роль в культуре – роль детонатора, закваски.

В конце девяностых, выступая, кажется, на журфаке, я высказал предположение, что у нас такие плохие газеты и такое чудовищное телевидение отчасти потому, что в семидесятые и восьмидесятые в журналах и в книгах печатались отвратительно скучные и плоские советские стихи.

И это не совсем шутка. Поэзия устанавливает планку. Великая поэзия если не прямо порождает великую прозу, то задает тон, взывает к многомерности и глубине прозы вообще. А высокий уровень художественной прозы повышает критерии уже просто прозы – журнальной, газетной, даже рекламной (мне тут попался на глаза рекламный слоган: «Лучшее средство от геморроя в Европе», эдакое веселое пушкинское хулиганство, если б писавший понимал, что пишет). В конечном счете влияет на качество не только того, что состоит из букв, но вообще мышления.

Однако я снова съехал на «элиту». А я о читателях попроще. Хотя никаких «простых» читателей у поэзии нет, они все – элита. Даже те, кто с умилением читает стихи про березки в сборничке лауреатов районного конкурса «Люблю свой край», – элита. В своем кругу: остальные читают только расписание электричек.

Увы, стихов сейчас даже для обычной, непоэтической, эпохи читают мало. Совсем мало.

Кризис, который мы в этом отношении переживаем, кризис цивилизационный, и, открыв в очередной раз ворота в Европу, мы первым делом приобщились к этому кризису. Тут вспоминается анекдот хрущевских времен про соседние газетные заголовки: «Америка катится в пропасть» и «Догнать и перегнать Америку». Я знаю, что существует и оптимистичная точка зрения: ну и что? Просто сменились культурные ориентиры, теперь литература не в тренде.

Но литература это не моющее средство – раньше мылись куском мыла, а теперь гелем. Нет. Словесность, поэзия – фундаментальные составляющие любой цивилизации, хоть китайской, хоть средиземноморской.

Кризис этот начался не сейчас, «Закат Европы», вообще-то говоря, написан Шпенглером сто лет назад, опубликован в 1918-м. Но звоночки были и раньше. И это совсем не безболезненно. По поводу такой вот «смены тренда» Владимир Соловьев еще в 1884 году писал Страхову: «если кончился период литературный или словесный, то начался период бессловесный». А о последствиях такой бессловесности уже в 1922 году, в статье «О природе слова», предупреждает Мандельштам: «“Онемение” двух-трех поколений могло бы привести Россию к исторической смерти». Боюсь, он не преувеличивал. И опасение относится не только к России.

Отчасти обнадеживает, что и после Соловьева был Серебряный век, и после мандельштамовской статьи много чего, включая самого Мандельштама. И сегодня, я допускаю, у поэзии вновь возникает – или может возникнуть – не просто культурная, но цивилизационная роль. Напомню, что она ее уже играла в далеком прошлом: в Ассирии, в Древнем Египте и позже в Античности она, в сущности, заключала в себе и мировоззрение, и историческую память, и философию, и религию. Она старше религии: самые древние религиозные тексты мы обнаруживаем в корпусе поэтических текстов того времени, а не наоборот.

В нынешних условиях эта роль, разумеется, выглядит иначе, но она в них просматривается. Мы получили в данность удивительный век, где цивилизационные, в значительной мере чисто технические, невиданные новации открыли громадные возможности, но и внесли сумбур и разрушили сколь-нибудь цельную картину мира, без который ни человек, ни общество жить не могут. По крайней мере – счастливо жить. И декларируемые нынче «плюрализм», мультикультурность, многообразие и равенство ценностей, в том числе духовных и этических, это отнюдь не свободный и новый взгляд на мир и будущее – это попытка оправдать свою растерянность.

А действительно преодолеть ее, наметить в хаосе хоть какие-нибудь ориентиры, способно как раз искусство, в том числе – а может, и в первую очередь – поэзия. Сделать то, о чем говорил Блок: внести гармонию в мир.

Многие века первую роль в этой важнейшей для человека сфере бытия играла религия. Поэзия, искусство ей сродни. Да они и по сути своей религиозны. Только религия обращена прямиком к Творцу, а искусство – к Творению, за которым Творец всегда угадывается. В этом смысле подлинная поэзия всегда религиозна, даже если автор считает себя атеистом.

Поэзия, несущая новое видение нового мира, но опирающаяся на колоссальной протяженности традицию, в состоянии внести в хаос некую гармонию, а значит, ясность. По крайней мере, в душу обитающего в этом хаосе человека.

Дело в том, что даже самая новая поэзия не только пуповиной, но целиком кровеносной системой связана со всей культурной и духовной историей человечества. То есть находит новейшему место в апробированной человечеством системе ценностей.

И тут уместно припомнить еще одну статью Мандельштама, «Девятнадцатый век», 1922 года: «В отношении к этому новому веку, огромному и жестоковыйному, мы являемся колонизаторами (в смысле – “возделывателями”. – А. А.). Европеизировать и гуманизировать двадцатое столетие… вот задача потерпевших крушение выходцев из девятнадцатого века, волею судеб заброшенных на новый исторический материк».

Честно сказать, я думаю, что рост внимания к поэзии возможен и в перспективе не столь далек. Люди насмотрятся Интернета, наиграются в безбрежный плюрализм (за которым сквозит опасное равнодушие), насладятся многообразием всего на выбор, сродни многообразию «Икеи», и ощутят потребность в системе ценностей. Культурных. Духовных. Нравственных.

Это будет – как и бывало чаще на протяжении веков – элитарное чтение. Да, с бумажной книжкой в руках, которая уже становится таким же предметом роскоши, как наручные часы с заводом при поголовном наличии мобильников, тоже показывающих время. Желательно, конечно, чтобы это были швейцарские часы. Но возродится и «народное» чтение, которое, кстати, никуда и не пропадало, а только сократилось на фоне других доступных развлечений. Потому что не всё же сериалы и мозаика интернет-новостей, иногда хочется душу отвести.

Не будет бума 60-х (если только авторитарные замашки современного мироустройства не перейдут в злокачественную фазу), но и не будет нынешнего повального равнодушия ко всему, что сложней и многозначней комикса.

Если, конечно,