Цель поэзии. Статьи, рецензии, заметки, выступления - Алексей Давидович Алёхин

III

Но давайте поговорим немножко уже о положении самого поэта в описанных обстоятельствах. Сказанное выше делает его по всем признакам довольно скромным. Что тоже началось не вчера. В 1926 году Ходасевич писал: «…явись сейчас перед этой толпой Софокл, Данте, Шекспир или Гёте – пришлось бы им удовольствоваться скромным успехом в среде “специалистов” и “любителей” да торжественными приемами в академиях». Правда, похоже?

Причина такого положения вещей вычитывается из самого названия упомянутой статьи: «О кинематографе». То есть о первой волне массовой культуры, захлестнувшей цивилизованный мир: массовая культура – это оружие массового поражения.

Мы живем в эпоху масскультуры. Это главная беда современной цивилизации. И беда не только в том, что она увлекает и отвлекает миллионы людей в сторону самых примитивных развлечений. Кстати, она и в этой примитивности прогрессирует, в смысле деградирует. Если сентиментальная киношка 20-х годов, вызвавшая сетования Ходасевича, была рассчитана на мечтающих о замужестве девиц и их ухажеров-приказчиков, то нынешние страшные сказки про монстров и звездные войны – уровень младшей группы пионерлагеря. Ну, когда после отбоя погасят свет и в палате какой-нибудь очкарик пугает товарищей рассказами про белую перчатку или еще какими страшилками собственного сочинения. Я сам был таким очкариком.

Но беда, повторюсь, не только в этом. Масскульт еще и очень агрессивен по отношению к собственно культуре.

Все знают, читали у Тынянова, что высокое искусство от веку пополнялось и обогащалось за счет «периферии», втягивало в себя низкие жанры и обращало их в явления подлинной культуры. Сейчас происходит противоположное: массовая культура активно поглощает, перерабатывает и выхолащивает высокое искусство. Те же телесериалы, мюзиклы «Анна Каренина», «Преступление и наказание» и проч. эксплуатируют и низводят до уровня зрелища литературную классику. А нахлынувший вал так называемого актуального искусства, вполне себе коммерческого или, по крайней мере, приносящего сказочные проценты с крошечного «символического капитала», эксплуатирует высокий авангард столетней давности, а то и прямо мимикрирует под него. В итоге стирается грань между высоким и низким, между масскультом и искусством. И подлинному художнику в этих условиях приходится вдвойне тяжко.

Кстати, о высоком и, условно, «невысоком» искусстве: упрощенном для восприятия, а то и прямо развлекательном. Они всегда сосуществуют и взаимовлияют, вспомним того же Тынянова. И все, заметим, литературе нужны.

В ней всегда присутствуют три уровня, от, условно же говоря, «чтива», через беллетристику, к литературе как искусству. Четких границ нет. Задуманное как эпохальный шедевр частенько оказывается развлекательным, а то и детским чтением (Александр Грин, Вальтер Скотт), а реже наоборот: газетное чтиво О. Генри оказалось бессмертной литературой. (Просто потому, как оно написано. Или «Три мушкетера». Кстати, не уверен, что и «Дон Кихот» не мыслился изначально развлекательным чтением с элементом пародии. А фельетоны Антоши Чехонте?) Взаимосвязаны эти пласты и через эволюцию читателя: по крайней мере, хорошая беллетристика готовит его в принципе к восприятию более серьезных книг. Мы ведь с вами тоже не с Джойса начинали.

Между прочим, от депрофессионализации литературы эти низовые жанры пострадали едва ли не раньше и больше высоколобой. Сопоставьте современный «дамский роман» с Франсуазой Саган. Или Маринину с Эрлом Стенли Гарднером.

В поэзии нижний слой – это прежде всего песни, в том числе и народные. Масскульт, попса пожирают их первыми, потому что обращены к той же аудитории. Оксюморон: есть высокие образцы поэзии низких жанров, та же народная песня. И просто песня: Исаковский («Враги сожгли родную хату…», «Катюша»), Фатьянов («Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…», «Три года ты мне снилась», «В городском саду играет духовой оркестр…»). Сравните их с современными эстрадными текстами.

Вообще, эстетически «упрощенная» поэзия, как правило, – редуцированная, эпигонская, утратившая новизну и низведенная до общего места высокая классика: ну как среднесоветская поэзия вытекала в этом смысле из примитивно понятых Пушкина, Некрасова, с добавкой Есенина. Но и такое эпигонство требует профессиональной руки. Увы. «Наш современник», «Москва», многие провинциальные журналы в своих поэтических разделах плохи литературно (не идеологически) не столько «простотой», сколько качеством. Это очень посредственно написанные тексты.

Но вернемся к высокой поэзии. Если кто-то из молодых стихотворцев хочет стать художником в высоком смысле слова – и такие, на удивление, не перевелись, – а не просто производителем «качественных текстов» (что, впрочем, как уже сказано, хотя и не столь высокая творчески, и мало мне лично интересная, но тоже культурно значимая задача), то он сталкивается с описанной мною реальностью лицом к лицу.

Положение поэтов в этих условиях весьма точно определил тот же Блок, назвав их в статье «Крушение гуманизма» (1919) «живыми катакомбами культуры». Проводя параллель с катакомбной церковью, хранившей христианские идеи в эпоху римских гонений.

А Ходасевич, уже о собственной поэтической судьбе, высказался и вовсе скептически. В «Записной книжке» он предопределил ее перспективы так: «Боюсь, я всегда буду “для немногих”. И то, если меня откопают».

Так что это не только сегодняшнее, это, скорее, обычное положение поэта. О нем еще в 1913 году в статье «О собеседнике» писал Мандельштам, именно тут и проводя грань между «поэзией» и «литературой»: «обращение к конкретному собеседнику» – а именно из таких, напомню, состоит публика, толпа, покупатели стотысячных тиражей, посетители поэтических концертов на стадионах, – так вот: «обращение к конкретному собеседнику обескрыливает стих, лишает его воздуха, полета… Разница между литературой и поэзией следующая: литератор всегда обращается к конкретному слушателю, живому представителю эпохи… Поэт связан только с провиденциальным собеседником».

Поэт – странная профессия, но она существует. Она не кормит. Приносит массу житейских неудобств, а временами приводит к трагическому итогу. Она, напомним, требует «всего человека»: в сущности, профессиональный поэт занимается единственным в жизни делом – пишет стихи. Даже когда отвлекается на поиски хлеба насущного или предается семейным радостям. В этом смысле он отличается от тех, кого мы зовем графоманами, лишь мерой таланта. А от любителей тем, что те посвящают сочинительству свободное от житейских забот время, а этот – наоборот. Зато она приносит временами несказанное счастье. И не только самому автору.

Что и говорить. Провиденциальный собеседник не заполнит стадион и не раскупит тираж. Но он все-таки есть. Или приходит со временем. «Произведение искусства оживет… пройдя, как ему всегда полагается, через мертвую полосу нескольких ближайших поколений, которые откажутся его понимать». Это Блок писал в 1920-м.

Просто писать надо только в расчете на этого собеседника – вот он и явится. Ведь «откопали» же Ходасевича. И пусть все в том же узком кругу, но давно и навсегда он – поэт для многих.

«Новая Юность», 2022, № 3