Пушкин. Наше время. Встречи на корабле современности - Гаянэ Левоновна Степанян

что любые эксцессы – это результат подводных процессов. Войны и революции не случаются внезапно посреди всеобщего благополучия. Потому Николай предложил Пушкину приблизительно вот что: мол, зачем революции, когда мы можем все сделать законодательно спокойным путем. Мол, ты становишься моим придворным поэтом и помогаешь моему делу своим словом, а я доделываю то, ради чего декабристы вышли на Сенатскую площадь. Такое предложение звучало очень соблазнительно.

Кроме всего прочего, Пушкин подкупил Николая личным мужеством. Николай спросил Пушкина: «А где б вы были, дорогой Александр Сергеевич, окажись вы не в ссылке, а в Петербурге в момент восстания». И Пушкин, не лукавя, ответил: мол, где же мне быть? Конечно же с друзьями. Конечно же на Сенатской площади. И при всей парадоксальности этого шага очевидно, что это был самый выигрышный ответ, потому что вряд ли бы Николай поверил другой версии событий, а Пушкин продемонстрировал способность к искреннему и очень смелому шагу. Такое нельзя было не уважать. Кстати, рассказ Николая I об этом эпизоде разговора с поэтом записал со слов императора Модест Андреевич Корф в 1848 году и включил в свои «Записки».

Пушкин согласился быть придворным поэтом, а Николай посулил стать его личным цензором. Это не только почетно выглядело, но и избавляло от бремени цензуры, но лишь на первый взгляд. Спустя время все оказалось сложнее.

Когда они распрощались, Николай сказал, что разговаривал с умнейшим человеком своего времени.

МВ:

Не Пушкину!

ГС:

Верно. Но Пушкин вдохновился открывавшимися для него перспективами. Он был нормальный человек, и, если можно выбирать между кровавым переворотом и нормальным эволюционным развитием, конечно же, выбирал второе.

Бенкендорф и «архивные юноши»

МВ:

Николай, ведя Пушкина под руку после аудиенции, проходившей в Чудовом монастыре в Кремле, сказал придворным: «Господа, вот вам новый Пушкин, забудем про старого». Это, конечно, звучит очень помпезно. Но главное – Пушкину было даровано «прощение». То есть разрешение жить в столицах.

Хотя, разумеется, театральное правило, что импровизация хороша, когда она тщательно подготовлена, сработало и здесь.

ЧУДОВ МОНАСТЫРЬ В МОСКОВСКОМ КРЕМЛЕ

Снесен в 1929–1932 годах; в 1934-м на его месте был построен 14-й корпус Кремля (разобран в 2015-м)

ГС:

Это как?

МВ:

Если коротко, в мае 1826 года в Псковской губернии вдруг вспыхнули крестьянские волнения. А в Петербург от одного из местных мелких чиновников, между прочим, поэта, Висковатова полетели настоящие доносы на Пушкина с упреками в безбожии, возмутительных речах и т. д. И начальник Главного штаба личной е. и. в. канцелярии Иван Осипович Витт послал в конце июля в Новоржевский и Опочецкий уезды своего тайного агента Бошняка навести справки – так ли это? Причем по очередному неслучайному совпадению тот прибыл на место именно в тот день, когда сам Пушкин отослал Николаю свое прошение об «аневризме».

Александр Карлович Бошняк был провокатором, шпионом и т. д., но – опытным «кадровым работником» и к ремеслу своему относился добросовестно. Он опросил множество людей, от хозяина гостиницы до святогорского игумена, и все в один голос утверждали, что ничего крамольного стихотворец Пушкин не говорил и ничего предосудительного не делал! Так что по всему выходило, что доносы – просто клевета завистника. О чем агент Бошняк по инстанции и доложил. Что и послужило окончательным толчком к решению Николая пригласить к себе поэта – который, оказывается, не так плох, как принято считать[78].

Что же касается личной царской цензуры… Если я правильно помню, Пушкин потом рассказывал друзьям, как именно об этом зашла речь. Николай спросил Пушкина: «А что это вы, Александр Сергеевич, сидите в уединении и так мало пишете?» Пушкин ответил, что цензура теснит, делает самые нелепые привязки, чинит придирки. И Николай сказал, что сам будет его цензором и они все это уладят.

ГС:

А в реальности – как всегда: мем «Ожидание – реальность». Мы тоже можем в чем-то извинить Николая, потому что он был царем. И конечно же у него были еще многие нерешенные вопросы помимо стихотворства. Поэтому цензурой в реальности занялся Александр Христофорович Бенкендорф. Кавалерийский генерал, участвовавший в ряде военных кампаний с 1803 по 1814 год, он был шефом жандармов и начальником Третьего отделения канцелярии его императорского величества.

Джордж Доу

АЛЕКСАНДР ХРИСТОФОРОВИЧ БЕНКЕНДОРФ

(1782–1844). 1822

В письме Пушкину от 23 декабря 1826 года Бенкендорф выразил взгляды, которым оставался верен на протяжении всей своей жизни: «Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть до́лжно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному»

МВ:

К моменту, когда он стал куратором Пушкина, ему уже было за сорок.

ГС:

И у него была отличная репутация и светского человека, и очень храброго деятельного генерала.

МВ:

Но запомнился он не этим. «Третье отделение собственной его императорского величества канцелярии» звучит бюрократично. Но на самом деле это была политическая полиция, возглавляемая боевым генералом. Политический сыск. Мы говорим про разные парадигмы – и здесь тоже была заложена губительная парадигма русской истории и русской бюрократии. Фактически Третье отделение дублировало функции Министерства внутренних дел. Это вызывало трения, зафиксированные в художественной форме в фильме «О бедном государе замолвите слово». Чиновник по особым поручениям (это цензурная версия: в сценарии он прямо назван жандармским офицером, а жандармы были как раз исполнительным органом Третьего отделения) приезжает в город и проводит некую провокацию, о которой не знает местная полиция.

ГС:

Эта модель была заложена еще при Елизавете.

МВ:

При ней был тайный сыск, существовавший отдельно. А тут непосредственно под руководством императора, в его канцелярии. Нам очень легко это представить, потому что «собственная его императорского величества канцелярия» – это именно то, что сейчас называют АП, администрацией президента.

ГС:

Выяснилось, что у Бенкендорфа все-таки истинное призвание не военное, а политический сыск. На этом поле он преуспел.

МВ:

И даже есть такой трогательный анекдот. Когда создавалось Третье отделение, Николай, назначая Бенкендорфа, вынул из кармана мундира платочек, подал ему со словами: «Вот, Александр Христофорович, вам платочек, утрите им слезы всех обездоленных». Очень пафосно, в духе того времени. Ампир – колонны, арки, медноблещущие шлемы – буквально. Все на людях играли в древних римлян.

ГС:

Это 1820-е годы?

МВ:

Да. Это, собственно, 1826 год. Такая была риторика. В разделе «Русская античность» книги «Теория и история культуры» Георгия Кнабе приводятся не очень уклюжие стихи Николая Огарева, которыми он описывал эту эстетику:

Дикий царь в античной каске,

И в каске