Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества - Коллектив авторов

Таким образом, Ставка толкала русские войска к поспешному наступлению. В оперативной переписке это обусловливалось необходимостью выполнить союзнические обязательства, которые, правда, трактовались вовсе не в духе следования довоенным соглашениям. Во внимание принималось то обстоятельство, что война Германией была объявлена сначала России и что Франция как «союзница наша, считала своим долгом немедленно же поддержать нас, выступив против Германии, соответственно, необходимо и нам в силу тех же союзнических обязательств» поддержать французов ввиду готовящегося против них главного удара[369]. Численное превосходство сил на бумаге считалось достаточным основанием, чтобы рассчитывать на успех.

В конечном счете Россия стремилась захватить стратегическую инициативу и навязать свою волю противнику, воспользовавшись тем обстоятельством, что основные силы Германии должны были погрязнуть в боях на территории Франции. Эту мысль отстаивает и С. Г. Нелипович, с которым мы солидарны по данному вопросу[370]. Преувеличение роли союзнического давления возникло уже позднее, во-первых, как оправдание неудач[371], во-вторых, как часть более сложной дипломатической игры, направленной на подчеркивание как можно большего вклада России в общие усилия Антанты (для последующего политического торга). Обратим внимание, что до начала 20-х чисел августа исход Приграничного сражения еще не был известен, а потому разговоры о потенциальном тяжелом положении французов вряд ли могли восприниматься иначе, нежели проявление дипломатического давления. Согласно воспоминаниям Ю. Н. Данилова, только 10–12 (23–25) августа, т. е. в разгар наступления, он получил сведения о катастрофе на фронте союзников[372]. Уже после войны этот миф стал воспроизводиться в советской и эмигрантской историографиях, правда по разным причинам: в первом случае он свидетельствовал об отсталости «царской России» и фактически антинародном поведении ее правительства (при этом подсчет вклада, в т. ч. «кровавого», в победу Антанты использовался параллельно в качестве аргумента в дискуссиях с бывшими союзниками о национализированном имуществе и выплате военных кредитов)[373]; во втором подчеркивание роли русской армии позволяло повысить символический статус эмигрантских сообществ[374]. Наиболее яркий пример последнего представляет собой командир 3-го корпуса генерал Н. А. Епанчин, который безуспешно пытался добиться от британского правительства пенсии, доказывая, что именно его корпус решил исход Гумбинненского сражения, что заставило немцев оттянуть часть сил на Восточный фронт, а это предопределило победу англо-французских сил на Марне[375].

Ввиду сохраняющейся неопределенности относительно планов противника оперативное планирование было пронизано стремлением обезопасить себя от «различных неожиданностей», для отражения которых из состава армий изымались существенные силы. Прежде всего речь идет о левом береге Вислы: со стороны крепостей Торн и Бреславль германцы могли угрожать слабозащищенной Варшаве. На этом направлении у противника находился ландверный корпус Войрша, который ограничивался исключительно демонстративными действиями. В воспоминаниях Ю. Н. Данилов именно этой угрозой объясняет решение изъять из состава 1-й армии два корпуса (1-й и Гвардейский) и переправить их в Варшаву[376], о чем 26 июля (8 августа) начальник штаба фронта генерал В. А. Орановский известил П. К. фон Ренненкампфа. На левом берегу Вислы (самая западная часть территории Российской империи) активно действовала 14-я кавалерийская дивизия генерала А. В. Новикова, а 28 июля (10 августа) Я. Г. Жилинский потребовал от командира 14-го корпуса И. П. Войшин-Мурдас-Жилинского наблюдать за противником, активизировавшимся в районе Кельцы, и быть готовым отразить его попытку перейти Вислу[377]. Любопытно, что 30 июля (12 августа) в войска ушла телеграмма главнокомандующего фронтом, в которой он ссылался на сведения департамента полиции о потенциальных забастовках, готовящихся социал-демократическими партиями. Опасаясь негативного влияния на готовящееся наступление, Я. Г. Жилинский требовал формировать отряды с решительными офицерами во главе для разгона стачек[378].

Эта осторожность сочеталась с наступательным порывом. На этапе сосредоточения основных сил 1-й и 2-й армий была реанимирована идея прямого удара от Варшавы в общем направлении на Берлин. Одним из первых ее выдвинул командующий 2-й армией, который 29 июля (11 августа) направил соответствующий доклад Я. Г. Жилинскому. А. В. Самсонов считал положение России очень выгодным – Германия оставила против нас незначительные силы, Австро-Венгрия часть войск задействовала против Сербии, поэтому открывалась перспектива непосредственного наступления вглубь Германии, а именно по прямой линии Варшава – Берлин: «Полагаю, что наступление в сердце Германии может быть решено только при условии положенном в основу плана кампании, – наступления против Австрии; против Восточной Пруссии армии также необходимо вести наступление. Занятие каких бы то ни было оборонительных положений в наших пределах не обеспечит операции наступления вглубь Германии»[379]. Для этого командующий предлагал использовать войска 2-й армии в составе трех корпусов и сильной конницы (усиленные вдобавок подходящими Гвардейским и 1-м армейским корпусами, а также резервными дивизиями), в то время как пять корпусов под руководством П. К. фон Ренненкампфа (также ожидающих подхода сильных резервов) должны были атаковать в обход линии Мазурских озер с запада (с линии Гродно – Белосток – Малкин). Причем правофланговый корпус блокировал бы противника в межозерном пространстве, тем самым сократив ему место для маневра и лишив возможности ударить с востока. Согласно произведенным расчетам сосредоточение сил 2-й армии на линии Сохачев – Петраков для дальнейшего наступления могло бы произойти к 27-му дню мобилизации[380].

Подробная схема сосредоточения армия Северо-Западного фронта.

Выдвинутые предложения, на первый взгляд, имели свои резоны, например отказ от активных действий до полного сосредоточения, однако не учитывали ни возможные превентивные меры германцев, ни слаборазвитую инфраструктуру левого берега Вислы, ни организационные проблемы, связанные с резким изменением плана, по которому уже шло развертывание. Более того, командующий 2-й армией предлагал оставаться на местах почти что месяц, отдав инициативу противнику.

Хотя «план Самсонова» так и остался на бумаге, изложенные идеи прекрасно отражают общий настрой командования и готовность к рискованным действиям. Сама идея организации прямого удара на Берлин витала как в штабе фронта, так и в Ставке, а потому исполнить ее решили отдельными силами. Для этого предписывалось использовать собираемые у Варшавы Гвардейский, 1-й и 18-й корпуса – силы прикрытия превращались в костяк ударного кулака. 1 (14) августа Я. Г. Жилинский предоставил в Ставку доклад, в котором предполагал назначить один корпус из 2-й армии в состав формируемых у Варшавы сил, «не предрешая теперь, какой это именно будет корпус, потому что это возможно будет определить лишь по окончании операции за озерное пространство в Восточной Пруссии». Впрочем, штаб фронта продумывал и использование этих крупных сил для укрепления левого фланга 2-й