Создатели Красной армии - Владимир Робертович Анищенков

Некогда я ненавидел их, и руки у меня чесались добраться до Ленина или Троцкого, но тут я стал узнавать то об одном, то о другом конструктивном шаге московского правительства и ловил себя на том, что шепчу: “Браво!”. Как все те христиане, что “ни холодны, ни горячи”, я не знал иного способа излечиться от ненависти, кроме как потопить ее в другой, еще более жгучей. Предмет последней мне предложили поляки.

Когда ранней весной 1920-го я увидел заголовки французских газет, возвещавшие о триумфальном шествии Пилсудского по пшеничным полям Малороссии, что-то внутри меня не выдержало, и я забыл про то, что и года не прошло со дня расстрела моих братьев. Я только и думал: “Поляки вот-вот возьмут Киев! Извечные враги России вот-вот отрежут империю от ее западных рубежей!”. Я не осмелился выражаться открыто, но, слушая вздорную болтовню беженцев и глядя в их лица, я всей душою желал Красной армии победы.

Не важно, что я был великий князь. Я был русский офицер, давший клятву защищать Отечество от его врагов. Я был внуком человека, который грозил распахать улицы Варшавы, если поляки еще раз посмеют нарушить единство его империи. Неожиданно на ум пришла фраза того же самого моего предка семидесятидвухлетней давности. Прямо на донесении о “возмутительных действиях” бывшего русского офицера артиллерии Бакунина, который в Саксонии повел толпы немецких революционеров на штурм крепости, император Николай I написал аршинными буквами: “Ура нашим артиллеристам!”.

Сходство моей и его реакции поразило меня. То же самое я чувствовал, когда красный командир Буденный разбил легионы Пилсудского и гнал его до самой Варшавы. На сей раз комплименты адресовались русским кавалеристам, но в остальном мало что изменилось со времен моего деда.

– Но вы, кажется, забываете, – возразил мой верный секретарь, – что, помимо прочего, победа Буденного означает конец надеждам Белой Армии в Крыму.

Справедливое его замечание не поколебало моих убеждений. Мне было ясно тогда, неспокойным летом двадцатого года, как ясно и сейчас, в спокойном тридцать третьем, что для достижения решающей победы над поляками Советское правительство сделало все, что обязано было бы сделать любое истинно народное правительство. Какой бы ни казалось иронией, что единство государства Российского приходится защищать участникам III Интернационала, фактом остается то, что с того самого дня Советы вынуждены проводить чисто национальную политику, которая есть не что иное, как многовековая политика, начатая Иваном Грозным, оформленная Петром Великим и достигшая вершины при Николае I: защищать рубежи государства любой ценой и шаг за шагом пробиваться к естественным границам на западе! Сейчас я уверен, что еще мои сыновья увидят тот день, когда придет конец не только нелепой независимости прибалтийских республик, но и Бессарабия с Польшей будут Россией отвоеваны, а картографам придется немало потрудиться над перечерчиванием границ на Дальнем Востоке»[81].

Великий князь адмирал Александр Михайлович Романов оказался тонким провидцем. Большинство его предсказаний сбылось.

Руководитель пресс-службы колчаковского правительства Николай Васильевич Устрялов писал в сборнике «В борьбе за Россию»: «…Выясняется с беспощадной несомненностью, что путь вооруженной борьбы против революции – бесплодный, неудавшийся путь. Жизнь отвергла его, и теперь после падения Иркутска на востоке и Киева, Харькова, Царицына и Ростова на юге это приходится признать. […] С точки зрения русских патриотов русский большевизм, сумевший влить хаос революционной весны в суровые, но четкие формы своеобразной государственности, явно поднявший международный престиж объединяющейся России и несущий собою разложение нашим заграничным друзьям и врагам, должен считаться полезным для данного периода фактором в истории русского национального дела…».

Это заключение не кабинетного теоретика. Устрялов, с воодушевлением воспринявший Февральскую революцию и крайне негативно – Октябрьскую, активно участвовал в белом движении. Однако еще в ходе гражданской междоусобицы он постепенно приходил к мысли о неизбежности поражения белой армии. После разгрома армии Колчака он оказался в городе русского исхода Харбине. Здесь горькие размышления о причинах поражения белого дела привели его к необходимости «смены вех» (в противоположность «Вехам» предреволюционным).

«…Явный крах старого пути всемирной и, главным образом, вооруженной борьбы с большевизмом повелительно диктует нам какие-то новые способы и формы служения Родине. После крушения власти адмирала Колчака и генерала Деникина русские националисты очутились как бы над неким провалом, который необходимо заполнить. […] Следовательно, нужно искать другой выход».

В чем же причины неудачи белого дела видел харбинский изгнанник? «…Во-первых, события убеждают, что Россия не изжила еще революции, т. е. большевизма, и воистину в победах советской власти есть что-то фатальное, будто такова воля истории. Во-вторых, противобольшевицкое движение силою вещей слишком связало себя с иностранными элементами и поэтому невольно окружило большевиков известным национальным ореолом, по существу, чуждым его природе…».

В связи с этим Николай Васильевич предлагал следующий выход: «…Процесс внутреннего органического перерождения советской власти, несомненно, уже начинается, что бы ни говорили сами ее представители. И наша общая очередная задача способствовать этому процессу. Первое и главное – собирание, восстановление России как великого и единого государства. Все остальное приложится».

При этом Н.В. Устрялов прекрасно понимал, что процесс перерождения большевиков происходил не в результате «исправления» их идеологии. Обращаться к русским идеалам и национальной идеологии их заставляла жизнь, необходимость выживать в сложившейся ситуации. «…Причудливая диалектика истории неожиданно выдвинула советскую власть с ее идеологией интернационала на роль национального фактора современной русской жизни, – в то время как наш национализм, оставаясь непоколебленным в принципе, потускнел и поблек […] вследствие своих хронических альянсов с так называемыми “союзниками”».

* * *

Очень вероятно, что многие, принявшие решение служить в Красной армии, не раз задумывались, а не ошибся ли я? Зададимся и мы вопросом, какая сила могла тогда удержать страну от распада? Для некоторых из нас ответ очевиден – белогвардейцы. Но дело в том, что антибольшевистское движение не было однородным. Более того, между его участниками были непреодолимые противоречия. Они не смогли реально объединиться даже при угрозе разгрома большевиками.

Самой влиятельной политической партией были социал-революционеры (эсеры). Эта партия победила на выборах в Учредительное собрание. Она же и была господствующей во Временном правительстве. Эсером был А.Ф. Керенский. Их правление стало катастрофическим для государства. После большевистского переворота у них была возможность доказать, что они все-таки способны управлять страной. Тем более что уже наметилось недовольство политикой военного коммунизма большевиков. Но и Комитет членов Учредительного собрания (Комуч) тоже власти не удержал. Выступления левых эсеров были быстро подавлены. Выходит, что эсеровская партия не смогла быть созидательной силой.

Со времени перестройки возобладало мнение, что спасителями отечества была белая армия, вступившаяся за честь России, поруганной большевиками. Но и белая армия не