Российский колокол № 1–2 (34) 2022 - Коллектив авторов

«А сколько же у него детей? – задумался Неф, почему-то озаботившись этим вопросом. – Трое или четверо сыновей и еще дочь. Да, счастливый человек. И жена, и работа, и отдых, и веселье, и поездки, и дети, и внуки, и бесчисленные друзья, и машины, постоянно он менял машины, концерты, фитнес, рыбалка, кинотеатр, супермаркет, лес, дача, санаторий, вкусная и здоровая пища, ясные и светлые мысли. И никаких черных мыслей. Никогда и никаких. И никакого Ф. М.».

Нефу вдруг как-то разом открылась вся жизнь этого Михалыча, открылась во всей ее полноте и наготе, во всей ее безумно неприкрытой пошлости, и его охватила тоска. Ему стало жить скучно и неприятно, гораздо более неприятнее, чем от слов желчного подпольного писателя.

III

Прошла масса пустого времени, и день наконец завершился. Эти воздушные массы, превращенные в черные мысли, стали незаметно исчезать, растворяясь в незримых пространствах ночной зимней тишины. Неф вздохнул с облегчением, когда жена выключила светильник и улеглась в постель. Он не собирался спать ни с ней, ни с кем-нибудь еще, ни вообще спать, по крайне мере, в эту ночь, в эту первую ночь сорокалетия. Нужно было подвести кое-какие итоги, чтобы понять, как и зачем жить дальше. Гостей никаких не было, особых поздравлений – тоже. Суеверный страх вокруг цифры сорок действовал безотказно.

За окном была настоящая зима. За этот солнечный январский день снег успел покрыть все, что только попадалось в поле зрения; и сейчас в свете ярких фонарей мелкие снежинки, словно белые молекулы какого-то непонятного организма, заполняли все ночное бытие, оживляя его и придавая всему необыкновенное, сказочное и таинственное очарование. И даже всегда непонятый и страшноватый лай собаки где-то в сумрачной ночной дали не портил благостного впечатления. Но от этого на душе не становилось спокойнее. Неф вспомнил прошедший день, это ненужное солнце, так опечалившее его, и решил пройтись.

Когда он проходил мимо двери того самого Игоря, который недавно умер, вспомнил, что они с ним неплохо ладили. Даже выпивали иногда. Один раз они засели в квартире Игоря, разговорились, и сосед показал себя с неожиданной и довольно интересной стороны. Оказывается, он всю жизнь хотел быть научным работником, даже ученым, но вот как-то не сложилось, и свое тайное желание он удовлетворял теперь лишь покупкой самых разных, чаще всего ненужных и непрочитанных, книг. А книги действительно были повсюду: три набитых стеллажа, в углу целая гора, доходившая чуть ли не до потолка, на столе, стульях, на шкафу в коридоре – одним словом, книги были везде, и случайный взгляд всегда натыкался на какой-то странный корешок, на котором могли красоваться такие названия: «Неизбежность странного мира», «Теория относительности для миллионов», «Человек в поисках смысла», сочинения ничего не говорящих авторов: какой-то Муравьёв, Штейнберг, Васильев…

Неф узнал, что Игорь «болел» бесконечностью и ее проклятыми вопросами. Она его мучила, как иных мучает отсутствие дачи или машины. Она его мучила своим странным отсутствием. Нет, скорее, своим непонятным бытием. Ведь существует же бесконечность, а если она существует, то все не так, каким оно представляется нам, нашему привычному зрению, могущему видеть всегда только конечные вещи. А конечное восприятие формирует конечное сознание и конечное мышление. Отсюда всегдашние неполнота и непонимание самых важных и главных вещей в мире. Так рассуждал Игорь, и по всему было видно, что он искренен. Он как бы ощущал бесконечность, пытаясь найти ее в книгах. Но книги по большей части обманывали, и растущее их количество лишь свидетельствовало в пользу этого. Возможно, с книгами он чувствовал теплоту, которую никогда не мог получить от близких и даже от женщин. Он пытался, признавался Нефу, рассказав несколько необычных для его образа историй, но все неудачно, и, один раз женившись, окончательно променял женщин на книги.

Все же это как-то не вязалось с внешним обликом Игоря, напоминавшим, скорее, водителя маршрутки, нежели интеллектуала. Да и внешность у него была какая-то странная: сбоку, когда редкие волосы черными струйками сбегали по лбу, он был похож на паука. Такого немного самодовольного паучка в очках в старинной роговой оправе. Но когда вдруг неожиданно пришла его жена, то Нефу стало понятно, что Игорь – глубоко несчастный человек. Неотесанная большегрудая женщина-девица (так уместнее всего было ее назвать) с ярко раскрашенными глазами и губами выразилась на их счет очень грубо, так что пришлось немедленно разойтись. Было понятно, что больше всего она ненавидит книги и своего разнесчастного мужа, который им был предан больше, чем ей, чем кому бы то ни было. А потом он умер, и Неф вдруг понял, что он был обречен, что его погубили книги, которых он никогда не прочитывал до конца, и жена, которую он никогда до конца не любил. Был, правда, сын-подросток, но он до такой степени был поглощен материнской заботой, что для Игоря его просто не существовало.

Нефу стало как-то не по себе от осознания того, как жил этот несчастный человек, как он вообще мог существовать?! Что это была за жизнь?! От мысли, что можно быть Игорем, Неф чуть не потерял сознание: до того это было нелепо, скучно и пусто, что он предпочел бы совсем не родиться, чем быть этим человеком. Другим человеком. Вообще другая жизнь не просто потемки, другая жизнь вообще невозможна, не нужна, нелепа. Чем может жить другой человек? И правильно, что он умер, этот сосед, длить такое существование нельзя, преступно и просто безобразно. И какое это благо – смерть, ведь она избавляет нас от ненужного и лишнего существования.

Но в глубине души Нефу все же было жаль этого человека, который вот так внезапно умер, оставив сына сиротой. Эта его жена одна не останется, наверняка подцепит себе кого-нибудь, похожего на умершего мужа, и будет так же пить его кровь и наводнять жизнь своим пустым и ненужным присутствием. Нефа немного покоробило от этих мыслей, которые были не гуманны, а попросту циничны. «Почему мы должны кого-то судить, осуждать, оценивать, взвешивать на весах собственной добродетели и т. д.? Не есть ли это самообман, попытка выглядеть лучше в своих собственных глазах или что еще похуже?»

В любом случае Игорь поступил благородно, исполнив обетование Ф. М. Вот кто действительно не стал жить после сорока. Что-то истинно трогательное и достоверное было в этом поступке, словно Игорь сам умер, по своей воле, сознательно и добровольно. Достоевского он, скорее всего, не читал, но каким-то очень далеким и смутным инстинктом понял, что так дальше нельзя, что все, песенка