Запад знакомится с Востоком. Представления средневековых европейцев о восточных народах - Геннадий Геннадьевич Пиков

Однако нужно учитывать то обстоятельство, что поход, в котором он участвовал, был первым и именно здесь неизбежно превалировали религиозные мотивы и обоснования (для организации других походов практически было достаточно говорить лишь о военном факторе – необходимости отпора контрнаступавшим мусульманам). В этом плане данный текст практически не подвергался анализу исследователями.

Первая проблема, которая вставала перед любым участником похода – это обоснование необходимости самого крупномасштабного выступления на Восток. На стадии подготовки похода церковью была предложена идея похода как вооруженного паломничества. Она возникла не на пустом месте. В условиях широкого распространения мистических и еретических идей и фактического складывания атмосферы религиозного подвижничества массовым явлением становятся паломничества к различным святым местам, в том числе и в Иерусалим[153].

Однако ситуация на Ближнем Востоке в начале II тыс. н. э. была сложной. Сюда начинают активно проникать тюркские племена, которые примерно в 1000 г. прорывают политическую границу ислама[154]. Эти этнические чуждые Ближнему Востоку и более «примитивные» пришельцы принимают ислам, но активно вытесняют своих единоверцев – «арабов». Хотя ислам не представлял в то время единое целое, жители халифата воспринимали новых адептов великой религии как «варваров» и на первых порах даже разрушителей религии. Этот новый «героический» ислам действительно впитал множество идей, представлений и обычаев тюрок, имевших древнюю самобытную культуру, которая вступала в синтез с «мировой» религией. Сам ислам некогда возник в кочевой среде, поэтому легко распространялся среди них, да и тюркский шаманизм хорошо сочетался с суфизмом[155]. Тюрки выстраивают в результате свой социокультурный синтез. «Варваризация» халифата (явление, характерное для всех имперских образований) стала одной из предпосылок усиления его упадка и будущего падения[156]. В этом плане Крестовые походы стали результатом действия не только внутриевропейских факторов, но и попыткой «арабских» мусульман решить проблему тюркской экспансии[157]. Они, если и не натравили крестоносцев, то позволили им прийти на Ближний Восток и, только увидев, что те не собираются ограничиться только «гробом господним», вынуждены были объединяться для отпора (Салах ад-Дин). Одновременно идет, после битвы при Залакке 1087 г. и отвоевания Толедо, мощное контрнаступление мусульман в Испании, в результате которого Реконкиста была резко остановлена.

Европейские паломники испытывали естественные затруднения в своем продвижении в Иерусалим. Сами паломники и многие деятели церкви в Европе стали преувеличивать трудности и опасности и в результате поползли слухи о гонениях на христиан в восточных странах[158]. Все отправлявшиеся на Восток стали объединяться в отряды и вооружаться. Церковь не могла призывать к открытому вооруженному вторжению в Землю Обетованную, ибо это равносильно было объявлению войны, для которой не могло быть никаких формальных и фактических оснований[159], поэтому и появилась формула «вооруженное паломничество», которую активно стал пропагандировать папа Урбан II[160].

Впоследствии добавились призывы помочь Византии, изнемогавшей под натиском тюркских племен[161], и освободить навсегда[162] попавший в руки тюркских мусульман[163] «Гроб Господень»[164]. При этом предполагалось не захватить и освоить территорию Земли Обетованной, восстановив господство христианства, как справедливо считают многие авторы книг о Крестовых походах[165], а якобы лишь обеспечить выполнение тех договоренностей между Карлом Великим и Харуном ар-Рашидом о свободном допуске христиан к святыне, которые будто бы были достигнуты в IX в.[166] В то же время стоит обратить внимание на то, что в клермонской речи папы Урбана II фактически была выражена мысль о вхождении в христианский мир византийских и ближневосточных земель. Если учесть, что христиане (правда, православные) были даже в Аравии (у них нашли приют изгнанные крестоносцами мелькитские иерусалимские патриархи), то под «освобождением Святой Земли» можно понимать широкую в идеале экспансию. Церковь постоянно говорила о «братских отношениях» между всеми христианами, что в тех условиях означало, разумеется, не равенство всех христианских направлений и течений, а их «родственность»[167] и необходимость объединения, естественно, под эгидой католицизма. Папа Урбан в своей «искусной»[168] речи, обращаясь прежде всего к рыцарям[169], все время употребляет такие выражения, как «ваша среда» и «ваши братья», тем самым неуклонно проводя мысль о том, что именно рыцари должны взять на себя этот нелегкий, но благородный труд. Эту мысль перескажет Аноним, а более четко впоследствии выразит Гвиберт Ножанский. Фактически речь идет об избранничестве народов Запада и особенно франков[170], которым дано совершить дело, которое предали иудеи и не в состоянии оказались выполнить восточные христиане[171]. Одним из библейских оснований для подобного рода рассуждений станут слова Христа о том, что «отнимется» от евреев «Царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его» (Мф. 21:43).

Таким образом, можно говорить, что основная аргументация в пользу крестового похода основывалась на геополитических реалиях того времени и спекулировала на том страхе перед необъяснимыми передвижениями восточных племен, который распространялся среди европейцев. Покорив Византию, эти племена будут представлять угрозу уже для самой Европы, да и сам захват ими Византии – вмешательство в сферу влияния папства. В очередной раз мирный этап соперничества двух цивилизаций сменился на время достаточно жесткой и опасной для христианского мира конфронтации. Неудивительно, что в этих условиях призыв к превентивной войне прозвучал и был услышан европейским сообществом: «пусть выступят против неверных, пусть двинутся на бой, давно уже достойный того, чтобы быть начатым»[172]. Естественно, что этот призыв, обращенный внутрь цивилизации, именно к европейцам, дополнялся и обещанием вполне земных выгод: «Иерусалим – это пуп земли, край, плодоноснейший по сравнению с другими, земля эта словно второй рай»[173], земля та «течет медом и млеком»[174].

Есть смысл обратить внимание на своеобразие использования библейского текста для усиления этой аргументации. Если во внутриполитической борьбе (файды, региональные конфликты) церковь для регламентации военных действий и социальных столкновений обращалась к мироустроительной функции религии и в результате прежде всего к Ветхому Завету (идеи «божьего мира» и «божьего перемирия»), то во внешнеполитической сфере активнее используется миссионерский характер новозаветных сочинений. В той же, цитированной выше, речи папы Урбана II говорится, что Святую Землю «прославил искупитель рода человеческого своим приходом, украсил ее [своими] деяниями, освятил страданием, искупил смертью, увековечил погребением»[175]. По мере окончательного складывания европейской («христианской») цивилизации и ее выхода за пределы континента иерархия двух частей Библии – Ветхий Завет / Новый Завет – будет меняться на противоположную – Новый Завет / Ветхий Завет. Священное Предание как комплекс сочинений, оформляющий «феодальное» устройство «христианского мира», начнет прочитываться через идеи и образы Нового Завета и соответственно критиковаться.