Зачарованный сад - Александра Леонидовна Баркова

такое он и слышал. Но почему поэт превращает рукодельных сестер в отрицательных персонажей? Да, третья сестра — положительная героиня (в заговоре исцеляет именно она), но чем так плохи старшие? И кстати, дуб снова растет непосредственно из моря…

По счастью, у нас есть латинское заклинание пятого века, которое в переводе звучит так: «Посреди моря стояло дерево…» — да, кажется, там все-таки нет никакого острова, — «…и на нем висело ведро, полное внутренностей человеческих, три девы кругом обходили, две связывали, третья — развязывала».

Вот что скручивают эти пряхи! Они скручивают болью человеческое нутро (заметьте, наш язык сохраняет это выражение до сих пор). Вот чем хороша третья сестра, которая не рукодельничает, а, наоборот, — развязывает то, что связали старшие.

И здесь нельзя не упомянуть еще один очень известный текст: «Песнь валькирий» из скандинавской «Старшей Эдды», где воинственные девы ткут боевой стяг, но ткут они его не на победу, а на погибель воинам. Они поют:

Сделаем ткань

из кишок человечьих;

вместо грузил

на станке — черепа,

а перекладины —

копья в крови,

гребень — железный,

стрелы — колки;

будем мечами

ткань подбивать![16]

Мы, конечно, ждем хеппи-энда: если уж валькирии ткут для вождя стяг, то битва должна кончиться для него хорошо… проблема лишь в том, что это хорошо со скандинавской точки зрения, где главная ценность — посмертная слава. А в песни говорится о том, что слава погибшего конунга прошумит по всему свету. Как видите, его слава шумит второе тысячелетие, все просто отлично.

Итак, мы с вами прикоснулись к очень-очень древнему представлению о том, что у Мирового Древа (растущего, вероятно, прямо из моря — первобытного хаоса) находились три девы, две из них скручивали болью человеческие внутренности, третья распускала узлы — и боль отпускала. Этот образ мог мутировать в трех прях, свивающих нити человеческой жизни (смертоносной остается только одна), мог мутировать в валькирий — смертоносны они все, и число их становится неважным (в песни названо шесть). А Пушкин, как всегда, все смягчил — две сестры пытаются погубить не людей вообще, а лишь младшую сестру и ее сына. При этом он одну из сестер заменил на повариху… до которой мы дойдем чуть позже.

Во время моего рассказа кто-то из слушателей уходит чуть дальше по тропе… потом возвращается к группе. Не очень-то вежливо, но он потом объясняет: «Здесь поселилась молодая сова, я искал ее». Но не нашел. Что ж, предупрежденная, я веду группу, внимательно глядя по сторонам. Сбоку от тропы под деревьями нечто, похожее на небольшой пенек… вдруг взлетает, становится отчетливо видным благодаря светлому оперению на внутренней стороне крыльев — и быстрыми взмахами устремляется в гущу деревьев, подальше от этих двуногих, которые нарушают вечерний покой. Все это происходит так быстро, что я не успеваю крикнуть «Смотрите, сова!» Кто шел прямо за мной — тому повезло.

Ну а мы идем дальше.

Сумерки густеют, а если экскурсия в августе, то уже совсем темно. Кто-то из группы светит себе фонариком от телефона под ноги, кто-то полагается на ночное зрение. Я немного завидую им: мне все тропы знакомы, я понимаю, что мы подошли к перекрестку, где кончается сектор Северной Америки и начинается европейский, вон там мы любовались белоцветником, так что конец маршрута очень близок… А вот они идут по неведомым сумеречным тропам за лесной волшебницей и не знают, что впереди. В общем, в такие минуты чувствуешь себя сотрудником НИИЧАВО (кстати, выражение «Чародейства и Волшебства» в переводах «Гарри Поттера» взято именно отсюда). Почему бы при Научно-исследовательском институте Чародейства и Волшебства не быть волшебному лесу? Чем мы хуже каких-то там англичан? У них — волшебные школы, а у нас целое волшебное НИИ.

Я останавливаюсь у небольшой елочки, подсвечивая ее фонарем своего телефона.

Как мы с вами помним с детства, «везет лошадка дровенки, а в дровнях мужичок», и этот мужичок не просто срубил елочку на праздник, но отвез ее к городским детям, а не к себе домой. Почему? Потому, что ель на Руси — это дерево смерти. И вот такая небольшая елочка (чуть выше роста мужчины) могла бы послужить на Русском Севере для одного весьма специфического ритуала.

Семнадцатый век, реформы патриарха Никона, раскол русской церкви. Раскольники бегут на север, но с ними нет попов… они становятся старообрядцами-беспоповцами. А раз нет попов, то нет и освященных кладбищ. Как же хоронить мертвых? Ведь их надо погребать в освященной земле.

И вот северные староверы шли в лес, подкапывали корни вот такой елочке, но не полностью, отгибали ее и в яму под ее корнями клали без гроба тело умершего. После этого они возвращали елочку на место — и она принимала покойного в свои корни. Такой вот трогательный обычай.

Мы проходим еще один перекресток троп, за ним русалочий пригорок. Я останавливаюсь у орешника, жду, когда подтянется группа. Передо мной на фоне жемчужно-сумеречного неба свисают похожие на лианы ветви змеевидной ели. Название говорит само за себя. Невозможно поверить, что это садовый вариант совершенно обыкновенной ели, а свисающие вертикально вниз ветви — результат труда садовников.

При свете дня змеевидная ель удивляет, но сейчас, в сумерки, когда все прочие деревья слились в единую темную массу, она, черным силуэтом возносящая свои ветви-змеи в небо, кажется нереальной. Может быть, мы все-таки попали в лес у НИИЧАВО?

Тем временем все слушатели собрались, и я говорю: обернитесь. Все застывают в шоке.

Где, как не под змеевидной елью, рассказывать финальные ужасы.

Мы узнали, чем плоха Ткачиха, но что же такого ужасного делает Повариха? Наготовить пир навесь мир — не самое плохое намерение… Вот только кормить она собирается отнюдь не людей.

Мы уже встречали заговоры, где для болезней столы поставлены, кубки налиты, кровати постланы. И это вполне логично: если болезнь должна уйти, то ее лучше отправить туда, где ей будет хорошо. Так сказать, рекламный плакат турагентства для болезней. Вот, например, заговор от нарыва: «На море, на лукоморье стоит дуб, под тем дубом столы позастланы, кубки поналиты. За теми столами сидят двенадцать панов, мед-то пьют, от имярек нарыв зовут: иди к нам, скулище-нарывище, пить, гулять, с красными паннами играть».

Между прочим, именно такой пир описан в финале «Лукоморья». Мы привычно считаем его свадебным — «я там