Зачарованный сад - Александра Леонидовна Баркова

вызвать любовь, то выглядит не лучше. Вот какова народная инструкция: «Сорвать древесный плод и над ним говорить: “На море на океане, на острове на Буяне растет дуб на двенадцати пнях, на дубу двенадцать сучков, а на сучках двенадцать бесов. Пойду до царя их Вельзевула, дал бы мне двенадцать дочерей, чтобы разжечь кровь рабе человеческой имярек, и она бы ела, пила, гуляла, да меня имярек не забывала”. Потом этот наговоренный плод надобно отдать ей, чтобы съела, потому что как съест, то никого уже больше не полюбит и выйдет замуж за него».

Между прочим, мы выяснили, кто же сидит «на дубе том». Да, в оригинале это не русалка, это гораздо хуже. Но, пожалуй, для крестьянина был и кое-кто пострашнее бесов в этом заговоре, ведь в нем упомянуты двенадцать дочерей Вельзевула. Это сестры-лихорадки, воплощение болезней. Нас ждет чрезвычайно колоритный заговор от них, при этом начало заговора вызывает немалое удивление: «Встану я, раб Божий имярек, благословясь, пойду, перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в вороты, путем-дорогой к синему Окиану-морю. У этого Окиана-моря стоит древо карколист; на этом древе карколисте висят: Козьма и Демьян, Лука и Павел, великие помощники». Очень странно обнаружить, что святые — висят… Скорее всего, причина в том, что крестьянин представлял себе их как иконы, а икона, конечно, может только висеть на дубе («карколист» — это искаженное «кряковист», то есть «древо карколист» — это кряжистый дуб).

Но нас интересуют сестры-лихорадки. Смотрим заговор дальше: «Прибегаю к вам, великие помощники Козьма и Демьян, Лука и Павел, сказать мне: для чего-де выходят из моря-Окиана женщины простоволосые, для чего они по миру ходят, спать-есть не дают, кровь сосут, тянут жилы, как червь, точат черную печень, пилами пилят желтые кости и суставы? Здесь вам не житье, жилище, не прохладище; ступайте вы в болота, в глубокие озера, за быстрые реки и тёмны боры: там для вас кровати поставлены тесовые, перины пуховые, подушки вересные; там яства сахарные, напитки медовые; там будет вам житье, жилище, прохладище — по сей час, по сей день; слово мое, крепко, крепко, крепко».

Вот кто в русском фольклоре выходит из моря, вот каких страшных персонажей заменил Пушкин на могучих и добрых богатырей. Этот образ лихорадок пришел на Русь из Византии. Их всегда изображали простоволосыми, то есть с распущенными волосами, — о том, насколько это неприлично в народной культуре, мы уже выясняли в связи с русалками.

Хватит с нас черной магии и жутких лихорадок. Мы уходим из-под мрачных туй, тропинка идет через довольно светлый лиственный лес, а затем выводит на открытое место, вокруг которого колоннадой стоят ели и кажется-сосны. Правда, поскольку это сектор Северной Америки, то не верьте этим «соснам» на слово, в смысле — на вид издалека: судя по силуэту — сосна, а подойдешь поближе — а хвоя-то еловая… И табличка внизу «Ель сизая (белая, канадская)». Что в ней белого — я не знаю, а вот насчет сизой — запомню. Я никогда не слышала, как врет сивый мерин, но зато теперь мне точно известно, как врет сизая елка.

Как мы уже выяснили, елку на Руси не жаловали: на елках сидят черти, а святые — на дубе. Скорее всего, это связано с мрачностью еловых лесов. Недаром русский народ говорит: «В дубовом лесу — молиться, в березовом — веселиться, в еловом — удавиться». И здесь очень показателен случай, когда негативное отношение к растению приводит к появлению обычаев, противоречащих жизненному опыту и здравому смыслу.

Мы уже рассмотрели много примеров, когда народные представления несут в себе скрытую пользу, пусть ей и дается фантастическое объяснение. Мы рассмотрели и такие, когда «народная мудрость» абсолютно бесполезна. Теперь нас ждет пример, когда она объективно вредна.

Тропинка в лесу. (Еловый лес). Иван Шишкин, 1880-е гг.

© Екатеринбургский музей изобразительных искусств

Это поверье о том, что если тебя в лесу застал дождь или тебе надо там заночевать, то ни в коем случае нельзя устраиваться под елью: на ней обитает нечисть, а в дождь громовержец (Господь Бог, Илья-пророк) будет бить в нечистую силу молнией — и потому она попадет в ель.

Жизненный опыт говорит обратное. Густая крона ели — это самое надежное укрытие от дождя, ведь иногда даже в ливень земля под елками остается сухой. Что касается риска получить удар молнии, то часто рядом с елями растут березы, которые могут быть выше.

На этом примере мы еще раз убеждаемся, что абсолютно каждое народное поверье надо соотносить с жизненным опытом, ни в коем случае не считая его сразу ни диким суеверием, ни древней мудростью.

Заморские елко-сосны остаются слева, мы идем по довольно светлым местам, слева от тропы видим небольшой дуб, а чуть дальше — второй, побольше. Идеальное место для новой порции заговоров.

Как мы помним:

Три девицы под окном

Пряли поздно вечерком.

Стараниями Пушкина образ трех девушек с прялками стал каноничным для нашей культуры, в советское время он был растиражирован на шкатулках, во многих магазинах продавался очень красивый чугунный подсвечник «Три девицы» (помнится, я все детство о таком мечтала). Одним словом, нам кажется, что образ этих трех прях в русской культуре был «всегда», и мы точно уверены, что символизирует он что-то очень хорошее. Хотя даже поверхностное знакомство с образами прях в античной мифологии свидетельствует об обратном: одна из античных прях-мойр обрезает нить человеческой жизни.

А что же у славян? Чем вдохновлялся Пушкин?

Вот для начала совершенно невинный заговор: «На синем море стоит дуб, на дубу три сука, на тех суках свечки горят, под тем дубом камень, бабка сидит. — Бабка! Ты умеешь ткать-прясть? — Не умею прясть-ткать, только умею грыжу заговаривать». Заговор от грыжи, и, как видим, бабка, исцеляющая от нее, — плохая рукодельница. Еще обратим внимание, что дуб стоит прямо на море, без острова. Что это? Дерево, растущее из моря, или остров не упомянут, потому что он очевиден? Вопрос пока без ответа.

Три девицы под окном. Серов Владимир Александрович, 1953–1954 гг.

Муниципальное автономное учреждение культуры «Новокузнецкий художественный музей»

Итак, нас интересуют хорошие рукодельницы. «На море на Окияне стоит дуб, под тем дубом три девицы — родные сестрицы. Одна шила, вторая вышивала, а третья уроки, испуги, переполохи отгоняла». Что ж, почти как у Пушкина. Что-то