Зачарованный сад - Александра Леонидовна Баркова

вверх, на крону этого странного дуба — и все соглашаются, что рисунок кроны действительно дубовый, хотя листья совсем непривычные. Теперь группа замечает и табличку: «Дуб красный (зимний)», а я честно сознаюсь, что мы в секторе Северной Америки.

Итак, убедившись, что неправильные дубы существуют на самом деле, группа готова ко встрече с чем-то еще более неправильным.

Что ж, «На море-Океане лежит Латырь-камень, на Латырь-камне стоит соборна церква, в той церкве соборной стоит престол, а за престолом стоят…» Латырь-камень такого размера, что на нем может поместиться церковь, нас уже не удивляет, церковь в заговоре — тоже, но кто бы мог находиться в церкви, да еще и во множестве? Ответ превосходит самые смелые фантазии: «…за престолом стоят триста коней железных и триста мужей железных». Вот откуда взялись тридцать три богатыря у Пушкина. Причем форма того заговора, который знал поэт, вероятно, содержала число «тридцать», недаром же он его использует дважды: «тридцать витязей прекрасных» в «Лукоморье» и «тридцать три богатыря» в «Сказке о царе Салтане». И вероятно, в известном ему заговоре не было коней, ни железных, ни каких-то иных: у Пушкина богатыри выходят из моря, а образ волн устойчиво ассоциируется с конями (начиная с греческого Посейдона на колеснице).

То, что остров князя Гвидона взят из заговоров, пушкинистам известно давно. Но теперь, читая детям сказку и дойдя до строк:

В море остров был пустынный,

Рос на нем дубок единый,

А теперь стоит на нем

Чудный город со дворцом,

С златоглавыми церквами… —

мы будем загадочно улыбаться при упоминании этих церквей: нам известно, что там внутри.

Что ж, дочитаем заговор до конца: «Приду я, помолюсь, поклонюсь и покучусь: “Гой еси вы, триста коней железных и триста мужей железных, берите вы по луку железному и по триста стрел железных, гоните вы скоро-наскоро и стреляйте во ужево жало и во змеино“», — как видим, это заговор от укуса змей.

Но и это еще не финал. В конце заговора идет закрепка, которая должна обеспечить нерушимость сказанного. В данном случае она выглядит так: «Как матушка-земля стоит на трех кедрах, не тряхнется и не ворохнется, так стой, ужево жало и змеино, не тряхнись и не ворохнись. Аминь». Так мы узнали, на чем же стоит земля в русской мифологии. «Три кедра» — это, конечно, не ливанские и даже не сибирские кедры, в данном случае это три сосны.

Я говорю группе, что сейчас, если что, есть возможность выйти из сада самостоятельно: мы на главной аллее, выход просто прямо, прямо и прямо. На такой долгой экскурсии всякое бывает… кто-то не ожидал, что она продлится два часа, кто-то устал ходить, у кого-то вечерние дела, кого-то съели комары. В общем, сейчас нас покинуть реально. А вот потом самостоятельно выйти из сада будет очень сложно, потому что мы снова уйдем в дебри дендрария и в его тропах (да еще и в сумерки!) без провожатого очень просто заблудиться. Группа эти слова воспринимает как часть художественного текста, а у меня камень с души: все нормально, идем дальше.

Мы поворачиваем направо и идем по довольно широкой аллее, впрочем, весьма запущенной. Под ногами в изобилии лежат ветки дуба красного, их с удовольствием поднимают, чтобы унести с собой. Группа растягивается…

Я решаю очень сложную задачу: свернуть правильно. Кажется, мне нужен третий поворот… точно помню, что есть поворот-обманка: выводит на ту же тропу, что и первый. В общем, места глухие, лешачьи… справа — маленький заболоченный прудик, так разительно отличающийся от ухоженных и сияющих лилиями прудов альпинария и партера.

За пышным кустом начинается нужная тропа. Остается надеяться, что там нас не ждут сюрпризы. Бывает, ее поникший куст перекроет или рабочие обрежут ветки да и оставят на тропе: не ходит же здесь никто. А мы потом — перебирайся!

Зову группу, прошу подтянуться побыстрее. Никто не отстал? Значит, можно нырять в гущу дендрария.

Тропа делает замысловатые повороты и приводит нас в хвойный сумрак. Вообще-то это туи, но место настолько роскошно-мрачное, что говорить здесь мы будем про самую что ни на есть черную магию, которая в русской мифологии тесно связана с образом елки.

Черная магия в русском фольклоре — это прежде всего магия любовная. Причем неважно, должна ли она вызывать любовное чувство или подавлять его. Важно, что она нацелена подчинять чужую волю, и эти действия расцениваются как сознательное обращение ко злу. Как мы увидим, в таких заговорах может фигурировать непосредственно дьявол и другие ужасные существа. Еще любопытная деталь: заметно, что «черные» заговоры произошли от лечебных, просто в них благие символы последовательно заменены на вредоносные, а иногда просто в лечебный текст добавляется частица «не». Вот как здесь: «Стану я, раб дьявольский имярек, не благословясь, пойду, не перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота новобрачных, и выйду я во чисто поле, во дьявольско болото». Болото посреди поля нам представить сложно… эта конструкция возникает оттого, что берется обычное фольклорное выражение «выйду во чисто поле» и на него навешиваются всевозможные негативные образы. Мало нам болота посреди поля, дальше будет интереснее: «Во чистом поле стоят ельнички, а на ельнички сидит сорок сороков — сатанинская сила. А во дьявольском болоте Латырь бел камень, а на Латырь бел камени сидит сам сатана». Мы уже говорили о том, что елка несет скорее негативную символику, поскольку еловый лес — сырой и мрачный. Что касается Латырь-камня, то он обозначает центр мира, поэтому вынужденно оказывается и центром негативного мира. «И пойду я, раб, к Латырь бел камню, и поклонюсь я имярек самой сатане и попрошу его: “Ой же ты, могуч сатана, как ты сумел свести (имена мужа и жены), так сумей и развести, чтоб друг друга не любили, друг друга колотили и порой ножом порезали”». Вот такой страшный заговор.

Заговоры на уничтожение любви назывались отсушками, поскольку любовь в народных представлениях — это огонь. «На море на Окияне, на острове на Буяне стоит столб; на том столбе стоит дубовая гробница; в ней лежит красная девица, тоска-чаровница; кровь у нее не разгорается, ноженьки не подымаются, глаза не раскрываются, уста не растворяются, сердце не сокрушается. Так бы и у имярек сердце бы не сокрушалося, кровь бы не разгоралася, сама бы не убивалася, в тоску не вдавалася. Аминь». Уже знакомый нам образ дубовой гробницы и ее обитательницы.

Если же заговором пытаются