Крутые парни и второй пол - Сьюзан Фрайман

«Означивающего», вдохновленный романом Ишмаэля Рида «Мамбо джамбо», и применяет его, работая с переводами. «Означивающее» как уникальный черный диалектизм и литературная практика (и это самое эссе о Риде) впоследствии станут краеугольным камнем «Означивающей обезьяны», опубликованной спустя год[272]. Так или иначе, в «Фигурах», если не учитывать некоторые языковые особенности и последнюю главу, метод Гейтса заключается в непосредственном использовании, а не трансформации деконструкции. Как отмечается во введении к «Означивающей обезьяне», здесь постструктуралистские теории окончательно отступили, заняв место простых «аналогий», тогда как в «Фигурах», как признает Гейтс, постструктурализм был на первом плане и рассматривался как «отправная точка» анализа[273].

Если в «Фигурах» постструктурализм – решение, то проблема этой книги – привычка рассматривать афроамериканскую литературу как рычаг подъема расового сознания (особенно во времена активности движения «Черное искусство» в конце 1960-х и начале 1970-х годов) и измерение ее ценности в релевантности опыту чернокожих. При этом формальные и эстетические качества полностью игнорируются. В дальнейшем, основываясь на материалах свой докторской, Гейтс доказывает, что черная критика постоянно откатывалась к XVIII веку, ища доказательства за человечность рабов и их потомков или против нее. Отчасти из-за этого черная культура начала оценивать себя скорее в пропагандистских терминах, нежели в художественных. «Я осознал, – пишет он, – что озабоченность черной традиции победой в войне против расизма привела ее не только к признанию этой случайной в общем-то связи [между назидательностью и человечностью], но и к полному ее принятию» (xxiv). И тем не менее я хотела бы подчеркнуть, что, хотя «Фигуры» и переоценивают тексты чернокожих авторов как прежде всего риторически сложные и остроумные, единственные две главы, посвященные женщинам-писателям – Филлис Уиттли и Харриет Э. Уилсон, – отождествляют их обеих именно с теми теоретически «наивными» парадигмами, которые Гейтс намеревался дискредитировать[274].

Более коротко в первой главе и уже подробнее во второй, «Филлис Уиттли и „Природа негра“», Гейтс исследует рецепцию наследия этой поэтессы, чтобы показать сохранявшееся на протяжении долгих лет настороженное отношение к творчеству афроамериканцев как к документальным свидетельствам о менталитете «черных». Итак, Гейтс утверждает, что рецепция творчества Уиттли была «в значительной степени обусловлена теорией критики творчества афроамериканцев с XVIII века до наших времен»[275]. Как он пишет в одном из первых эссе, сборник стихотворений Уиттли «На разные темы, о религии и морали», был опубликован в 1773 году только после того, как «восемнадцать наиболее достопочтенных бостонцев» лично опросили автора и удостоверились в том, что она в принципе способна создать такие произведения[276]. Предваряемый подписями этих белых мужчин, сборник в дальнейшем был отрецензирован (хоть и не всегда бласклонно) «самыми известными общественными деятелями», включая Вольтера, Джорджа Вашингтона и Томаса Джефферсона – и каждый из них был более нацелен на включение Уиттли в собственную теорию о расе, чем на анализ ее поэзии[277]. Затем Гейтс отмечает странное несоответствие, существовавшее и в XX веке между количеством текстов о Уиттли и количеством публикаций ее работ: в то время как критических работ было предостаточно, по состоянию на 1975 год не было опубликовано полного издания ее стихотворений, а до 1935 года только около дюжины из них включались в различные антологии[278]. Уиттли – поэтесса, чье искусство подавили, если не полностью затмили, идеологические дебаты о ее личности. И как бы ни был важен сам факт того, что она писала, кажется, то, что именно она писала, уже не имеет значения. Это подводит Гейтса к мысли, что, «если бы даже Филлис Уиттли не опубликовала свои стихи, поэзия любой другой африканской рабыни с таким же успехом послужила бы опровержению определенных широко распространенных стереотипов о природе негров»[279].

Разумеется, Гейтс не в силах помочь голосу Уиттли заглушить споры о ней самой, хотя он определенно стремится к этому. Однако, как показывает реплика, приведенная выше, Гейтс не только рассказывает читателю об этом дискурсе, но и совершенно неожиданно сам довольно активно его поддерживает. На контрасте с другими главами книги (о Фредерике Дугласе, Харриет Э. Уилсон, Джине Тумере, Стерлинге Брауне и Ишмаэле Риде, а также о черном диалекте), особенно заметно, как в главах, посвященных Уиттли, Гейтс мало внимания уделяет ее творчеству, даже не пытаясь как-то его проинтерпретировать. Лишь на последних страницах он наконец делает некоторые формальные замечания, почти до смешного обобщающие, нелюбопытные и поверхностные. Так, он сообщает нам, что Уиттли подражала ритму и метру Поупа, использовала в числе других неоклассических приемов гиперболу и предпочитала жанр элегии[280]. Эти замечания можно воспринимать всерьез только как продолжение критической мысли, пораженной, что чернокожая девушка вообще умеет писать, не говоря уже о том, чтобы составлять патетические куплеты. Таким образом, очевидно, что Гейтс неспособен найти выход за рамки этой традиции. В следующих двух абзацах он пересказывает замечания Грегори Ригсби об элегических версиях «Английского» и «Пуританина»[281] и делает вывод, что «анализ творческих аспектов ее элегий показывает, что Уиттли – художник, чье воображение столь же богато, сколь значительно его непризнание в критической литературе». Гейтс заканчивает эту главу, даже не попытавшись копнуть чуть глубже, чтобы понять специфику поэтики, созданную этим воображением.

Итак, он эффективно поддерживает устоявшуюся критическую традицию, хоть и пытается утверждать обратное. Будто бы заходя все дальше в своем заблуждении, он делает ничем не подкрепленное предположение, что, хоть поэзия Уиттли и подражает Поупу, ей не достает его «иронии, противоречивости, баланса»[285]. «На гениальность она не претендовала», – заявляет Гейтс. «Стилистическая пропасть между Мильтоном, Поупом, Греем, Аддисоном, Уоттсом и Уиттли все-таки велика»[286]. В этих отрывках проблематичной для меня является не столько негативная оценка Гейтсом творчества Уиттли (на которую он, безусловно, имеет полное право), сколько тот факт, что эти легкомысленные оговорки замещают пристальный анализ черной литературы, которого она, по его же словам, заслуживает. Вся глава о Уиттли, в полном противоречии с пониманием формализма по Гейтсу, содержит только пять прямых цитат, большинство из которых демонстрируют не ее риторическую искусность (или отсутствие таковой), а ее зачастую игнорируемые чувства к рабам. Вот она «обсуждает ужасы рабства и с поразительной тревогой говорит об африканцах»[287]. А вот «показывает необычайное количество эмоций в плаче о милой Африке»[288]. Или вот она снова в письме, которое было написано вскоре после публикации в 1774-м году, страстно «рассуждает о явном зле расового порабощения»[289]. Именно подобное однонаправленное, сугубо референтное прочтение, указывающее на расовые убеждения автора, Гейтс так яростно порицал ранее. В результате, пытаясь опротестовать устоявшееся восприятие